О первой в жизни молитве

Рассказ от Елены Кучеренко

Недавно зашел у нас с прихожанами разговор о первой молитве. Такой – осознанной. Когда человек вдруг впервые в жизни обращается к Богу или святым.

Я такую свою молитву хорошо помню. Как ни странно, это было за несколько лет до того, как я пришла к вере и начала жить хоть какой-то церковной жизнью. И что ещё более странно – это было в момент моего самого активного неверия и даже богоборчества, и когда храм раздражал меня одним фактом своего существования.

Я тогда поступала в ГИТИС, и у меня оказалась икона Николая Чудотворца. Я об этом подробнее как-нибудь потом расскажу. Как это ни странно (хотя, наверное, это нередкий случай), но Бог и храм для меня тогда были отдельно, а Николай Чудотворец — отдельно. Его я и просила о поступлении. И даже во время экзаменов ставила эту икону перед собой на парту. И всё у меня получилось. Но к вере, увы, пришла ещё не скоро…

Другие мои собеседники тоже делились своими историями о первой молитве — забавными, грустными, трогательными. Но больше всего запомнилась мне одна, которую рассказала Галина, тоже наша прихожанка.

Выросла она в обычной советской семье. Верующей была только бабушка, и то — тихонько, чтобы никого не раздражать. Иконы на показ не выставляла, громко не молилась. Редко только ездила куда-то далеко к какому-то батюшке. И то, Галя это узнавала не от неё, а из ворчания родителей:

— Бабка-то опять к попу намылилась…

В общем, с одной стороны, знала Галина, что есть какой-то всесильный Бог. Но с другой — верить в Него не надо, глупости всё это.

Училась она тогда в школе. И вот однажды, классе в пятом-шестом, привели к ним нового мальчишку — Ваню. Очень скоро прозвали его ребята Иваном-дураком.

Ванька, правда, был чудным. Не от мира сего. «С приветом», как кто-то говорил. Учёба ему давалась с трудом, в шумных детских компаниях и баловстве участия он не принимал, на тычки и пинки не отвечал — улыбался только растерянно. И весь был каким-то слабым и пришибленным. И болел ещё часто… А слабых и болезненных у нас, как известно, не любят.

А ещё был Ванька безотказным:

— Эй, дурак, куртку подай!
— Слышь, дурак, портфель донеси!
— Дурак, а ну компот гони сюда!

Подавал, носил, отдавал… И улыбался ещё — этой своей идиотской улыбкой. Ну точно — дурак.
И чем больше безотказным и тихим был Ванька, тем больше всех раздражал.

Однажды, по пути в школу, начали его задирать мальчишки. Да и девчонки тоже:

Что ни делает дурак,
Всё он делает не так.
Начинает не сначала,
А кончает как попало.

— Это я его дразнила, — рассказывала Галина. — Как вспомню — плакать хочется…

А тот шёл себе тихонько. Потом кто-то подставил ему подножку, и Ванька свалился прямо в лужу.

— Мы не ожидали, что он упадёт, — говорила мне Галя. — Даже перепугались, что он жаловаться начнёт. Но когда учительница в классе спросила, почему Ванька мокрый и грязный, он не сдал нас, а сказал, что сам упал. Даже Максим, заводила такой у нас был, подошёл на перемене к нему и буркнул: «Молодец, что не выдал». А он только улыбнулся в ответ.

Так началась наша дружба. Не сразу, конечно, но постепенно. Обижали меньше, потом привыкли к нему.

Прошло ещё время, и одноклассники Ваньки поняли, что он — не обычный мальчишка. Даже не поняли — почувствовали.

— Знаешь, есть такие люди, рядом с которыми тепло и светло, — рассказывала Галина. — Вот таким был Ванька. Он никогда ни на кого не обижался, не злился. Казалось, что этой «функции» у него в душе вообще нет. Он всех любил, со всеми готов был поделиться. И главное — ничего не требовал взамен. Я таких людей больше никогда не встречала.

Тихим он, правда, был. Но не пришибленным и не слабым. Была в нём какая-то внутренняя сила.

— Мы же подростками были — выругаться могли, ещё что-то сделать, — рассказывала Галина. — Но когда Ванька рядом оказывался, мы почему-то старались плохие слова не говорить. Хотя он на это внимания не обращал. Но и сам не ругался.

Потом заметили все, что если спор какой в классе — Ванькино тихое слово оказывалось решающим. Хотя он и не настаивал. Говорил только:

— Так нельзя. Нехорошо это.
И улыбался, как будто хотел сказать:
— Ну вы же понимаете?

И все понимали.

А однажды Ваньке стало плохо прямо в школе. Потом уже все узнали, что сердце у него серьёзно барахлит. Потому и хилый такой, болезненный.

— Но и сильный такой — поэтому же, — считает Галина. — Он же часто в больницах лежал. Нам тогда не говорили почему. Потом всё выяснилось. Понимал он, наверное (это я так думаю), что в любой момент может умереть, и как-то в его душе главное от второстепенного отделилось. Он в храм не ходил, тогда никто из нас не ходил, но как будто Господь ему что-то подсказывал. Бог же к таким людям близко очень. Подсказывал, что главное — это любовь. Вот Ванька и спешил любить. И мы все на эту его любовь откликались, хоть и глупыми были.

Да, стало Ваньке плохо. Упал он прямо в классе. Губы посинели, дышал тяжело. Учительница побежала к телефону — скорую вызывать.

— А мы, одноклассники, столпились вокруг него: «Ванька, Ванька, ты что?!! Вань! Не умирай!» — вспоминала Галина. — А он и тогда улыбался — слабо так. И вдруг в тот момент я подумала про бабушкиного Бога. Руки сложила на груди и закричала почти: «Бог! Сделай так, чтобы Ванька наш не умер!» И так искренне у меня это было… Так я боялась, что он умрёт сейчас, и не будет у нас нашего Ваньки. Тихого, доброго. И улыбки его не будет.

Смотрю — кто-то из одноклассников плачет. А кто-то тоже руки, как я, сложил и шепчет:
— Бог! Спаси Ваньку.

Учительница вернулась, услышала, отругала нас за этого Бога — время-то советское… Но, смотрю, отвернулась она от нас и перекрестилась незаметно…

Ванька не умер. В больнице пролежал — и вернулся в школу. Ох, и рады ему все были!

— Мы ему и в больницу гостинцы передавали. И к маме его с бабушкой домой ходили, поддерживали, — рассказывала Галина. — Они втроём жили. И хотя мы больше про Бога не говорили, но чувствовали, что и сам Ванька, и та наша молитва детская очень нас сплотили. Мы как будто стали семьёй.

Умер Ванька за полтора года до окончания школы. Не выдержало сердце, увы…
Прощались с ним всем классом и понять не могли — как же дальше без него… Плакали.

— Но мне бабушка, ещё живая тогда, сказала: «А ты молись за него — и почувствуешь, что он рядом». Да он и так всегда рядом с нами был, до конца школы. Что бы мы ни делали, ни решали — всегда думали: «А что бы Ванька наш сказал?..» Помнили его.

Прошли годы... Мы закончили школу и разлетелись кто куда. Времена изменились. И однажды, на встрече выпускников, заговорили мы о Ваньке, о том дне, когда ему стало плохо в классе.
И когда молились по-детски и неумело, но искренне. Плакали, Бога просили, чтобы жил он.

И оказалось, что многих из нас потом в храм привела именно та искорка, которая в тот далекий миг загорелась в сердцах. След, что оставила в душах та первая в нашей жизни молитва.
Как будто Господь коснулся. Но поймём мы это позже…

— Вот такой была моя первая молитва, — закончила Галина. — Благодаря Ваньке.
Да многих из нас он привёл к Богу. Не сразу, но привёл.
Знаешь, ведь правда, когда говорят:
«Спасись сам — и тысячи вокруг тебя спасутся».
Ванька наш был таким, что мы рядом с ним грелись и менялись.
Души навстречу Господу открывались. Хотя мы сами этого не понимали.
Божий человечек. Очень мало таких.

Автор рассказа: Елена Кучеренко