Видео-рассказы

Духовные истории и свидетельства, которые вдохновляют и поучают

Два сына.

У меня была близкая подруга, вышедшая замуж. В первый же год у неё родился сын Владимир. С рожденья мальчик поражал необыкновенно смирным характером. На второй год у неё родился сын Борис, тоже удивлявший всех, наоборот — чрезвычайно беспокойным характером. Владимир все классы прошёл первым учеником. По окончании университета он поступил в духовную академию и был рукоположен в священники в 1917 году. Владимир вступил на путь, к которому стремился и был избран Богом с рождения. С самого начала стал пользоваться уважением и любовью прихода. В 1924 году он и его родители были высланы в Тверь без права покидать город. Они должны были постоянно находиться под надзором ГПУ. В 1930 году Владимир был арестован и расстрелян. Другой брат, Борис, вступил в комсомол, а затем, к печали родителей, стал членом Союза безбожников. Отец Владимир ещё при жизни старался вернуть его к Богу, но не смог. В 1928 году Борис стал председателем Союза безбожников и женился на девушке-комсомолке. В 1935 году я приезжала на несколько дней в Москву, где случайно встретила Бориса. Он радостно бросился ко мне со словами: — Господь по молитвам брата, отца Владимира, на небесах вернул меня к Себе. Вот что он мне рассказал: — Когда мы венчались, то мать моей невесты благословила её образом «Нерукотворного Спаса» и сказала: «Только дай мне слово, что вы Его образ не бросите; пусть Он сейчас не нужен вам — только не бросайте». Он, действительно нам ненужный, был снесён в сарай. Через год у нас родился мальчик. Мы оба были счастливы. Но ребёнок родился больной, с туберкулёзом спинного мозга. Мы не жалели денег на врачей. Они говорили, что мальчик может дожить лишь до шестилетнего возраста. Ребёнку уже пять лет. Здоровье всё хуже. До нас дошёл слух, что в ссылке находится знаменитый профессор по детским болезням. Ребёнку совсем плохо, и я решил поехать и пригласить профессора к нам. Когда я подбежал к станции, то поезд на моих глазах ушёл. Что было делать? Оставаться и ждать? А там жена одна, и вдруг ребёнок умрёт без меня? Подумал и повернул обратно. Приезжаю — и застаю следующее: мать, рыдая, стоит на коленях у кроватки, обняв уже холодеющие ножки мальчика… Местный фельдшер сказал, что это — последние минуты. Я сел за стол против окна и предался отчаянию. И вдруг вижу, как наяву: отворяются двери нашего сарая и выходит мой родной покойный брат — отец Владимир. Он держит в руках наш образ Спасителя. Я обомлел: вижу, как он идёт, как развеваются его длинные волосы, слышу, как он открывает дверь, шаги его слышу. Я весь похолодел, как мрамор. Он входит в комнату, приближается ко мне, молча как бы передаёт мне образ в руки — и, как видение, исчезает. Увидев всё это, я бросился в сарай, отыскал образ Спаса и положил его на ребёнка. Утром ребёнок был совершенно ЗДОРОВ. Лечившие его врачи только руками разводили. Следов туберкулёза — НЕТ. И тут я понял, что есть Бог. Понял молитвы брата. Я заявил о выходе из Союза безбожников и не скрывал происшедшего со мной чуда. Везде и всюду я возвещал о случившемся со мной чуде и призывал к вере в Бога. Окрестили сына, дав ему имя — Георгий. Я простилась с Борисом и больше его не видела. Когда вновь приехала в Москву в 1937 году, то узнала, что после крещения сына он с женой и ребёнком уехал на Кавказ. Борис везде открыто говорил о своём заблуждении и спасении. Через год он, будучи совсем здоровым, неожиданно скончался. Врачи не определили причины смерти. Его убрали большевики, чтобы лишнего не болтал и народ не мутил… Автор: протоиерей Валерий Духанин

1 просмотров • 2 месяца назад

Чудеса веры

Бездомный и богач

"Купите себе совесть" - сказал бездомный преуспевающему бизнесмену. Марат вышел из бизнес-центра, не переставая разговаривать по телефону, важные вопросы требовали решений здесь и сейчас, а потому молодой мужчина не смотрел по сторонам. Но едва он сделал несколько шагов, как столкнулся с каким-то бомжом и, чтобы не упасть, ухватился за него, крепко прижавшись к грязному, растрепанному старику. Однако, поймав равновесие, он с отвращением оттолкнул от себя мужчину, причем так, что тот упал в грязь. – Фу!– закричал Марат, вне себя от злости, разглядывая испачканный костюм, – какого ты ходишь тут, осел старый? Негде больше вшами трясти??? Теперь я воняю как ты, надо ехать и переодеваться! – Помоги мне подняться, – попросил старик, но Марат в ответ только усмехнулся. – Еще что-нибудь? Может кофе в постель принести? – Ну ты же человек… – Я – да, – отрезал Марат, – а ты нет… Вне себя от ярости, Марат выругался, несильно пнул копошащегося на земле старика, потом отряхиваясь, пошел к машине. Его ждали на одном из областных мероприятий, куда он должен был лететь на частном вертолёте, но не мог же он приехать туда в испачканной рубашке. – Алло, Олег! – голос Марата дрожал от раздражения. – Да, у меня тут форс-мажор, нужно задержаться. Да, летите сами с Тёмычем, я следом. Да успею я, успею. Ничего, оплачу сам… Еще раз выругавшись, Марат свернул на шоссе, ведущее к дому. Спустя пару часов, приняв душ и переодевшись, он уже подъезжал к аэропорту, когда на трубку поступил звонок от незнакомого номера. Марат ответил и тут же вильнул к обочине, резко припарковавшись. – Что??? Что вы сказали????? – повторял он ошеломленный неожиданной и страшной новостью. – Вертолёт вашего партнера разбился при взлете. Олег Николаевич и двое его сопровождающих погибли. Нам очень жаль… Телефон выпал из рук Марата и он, уронив голову на руль, горько зарыдал, не желая верить в то, что случившееся – правда. Все последующие дни были наполнены для Марата чередой самых печальных событий и хоть как-то прийти в себя он смог только спустя пару месяцев после гибели друзей. Но жизнь продолжалась и требовала от Марата отпустить свою печаль. Надо было смириться с потерей и продолжать жить. Марат полностью погрузился в работу и не оставлял себе ни минуты свободного времени. Прошло полгода. Как-то вечером Марат зашел в небольшой магазин, чтобы купить себе еды на ужин. На кассе стоял какой-то бомж и перебирал на ладони мелочь. В пакете перед ним лежала булка хлеба, кусок ливерной колбасы и бутылка дешевой водки. Продавщица поторапливала его, показывая на собравшуюся очередь. У кассы старик стоял один, никто не хотел приближаться к нему. Марат, уставший за день и мечтавший побыстрее добраться до дома, подошел к кассирше и потребовал, чтобы она пробила сначала его товар. – И вообще, зачем вы пускаете сюда всякую шваль?! – возмутился он, показывая на бомжа. – Я не шваль, – ответил тот спокойно. – Я такой же человек, как и ты. Очередь внимательно следила за словесной перепалкой и при этих словах старика возмущенно зашумела. Подзадоренный этим, Марат продолжал: – Да какой ты человек, пьянчуга? Забирай свою водяру и проваливай! – Мне не хватает денег расплатиться…– попросил старик. – Добавь мне немного… – Вот еще, буду я всяких бомжей водкой поить. Много чести! забирай колбасу и хлеб и вали отсюда! – рассмеялся Марат. – Нет, мне все это очень нужно. Очень… Вдруг из очереди выступила вперед какая-то девушка и протянула деньги кассирше: – Вот, возьмите. Отпустите дедушку. – Спасибо тебе, милая, ты очень добрая, как тебя зовут? – проговорил старик, повернувшись к девушке и она, улыбнувшись, кивнула ему. – Ксюша. Марат с изумлением посмотрел на незнакомку и удивился взгляду ее больших, шоколадного цвета глаз. Ему вдруг стало стыдно, но кассирша уже отпустила старика и теперь пробивала купленный Маратом товар. Он вышел к машине и решил подождать красивую девушку, чтобы познакомиться с ней. Вдруг его взгляд упал на того самого бомжа, который сейчас так разозлил его в магазине. Старик сидел у парапета, склонившись над какой-то собакой. Она ела купленную им колбасу, а он обрабатывал водкой ее поврежденный бок, скорее всего разорванный в драке с другими собаками… Марат так засмотрелся на эту картину, что упустил девушку, которая вышла из магазина и скрылась за углом. Подождав еще немного, он понял, что она ушла и, чувствуя приступ досады, уехал домой. Прошло еще полгода. В жизни Марата не было вообще никаких перемен. Он по-прежнему много работал, забывая отдыхать, и лишь однажды, в годовщину гибели своих друзей, съездил к ним на кладбище и провел там больше часа, вспоминая прошлую жизнь. А потом заехал в какой-то бар на окраине города и долго заливал свое горе крепкими напитками. Было уже совсем темно, когда Марат, попросил бармена вызвать такси, а потом, сильно шатаясь, направился к своей машине, чтобы забрать портфель с документами, о котором чуть не забыл. У машины возились какие-то парни и Марат, сразу поняв в чем дело, прикрикнул на них. Но вместо того, чтобы разбежаться, они набросились на него и стали избивать. А когда он упал без сознания, нашли в кармане ключ и открыли машину. Но в этот момент кто-то закричал совсем рядом, потом из бара выбежали охранники и хулиганы бросились врассыпную. Марат пришел в себя в больнице. Он не сразу понял, где находится, воспоминания последнего вечера были туманными и отрывочными, когда же события прошлого вечера приняли какую-то форму, он застонал, подумав не о своем здоровье, а о портфеле, который остался в машине. Там были очень важные документы, договора и деньги, очень много денег, которые Марат обналичил утром. Вдруг над ним склонилось чье-то лицо. Марат вздрогнул от неожиданности, узнав эти глаза цвета шоколада. – Ксюша… – Вы знаете меня? Откуда? – молоденькая медсестра, ставившая ему капельницу, удивленно приподняла бровь. – Наверное, видел во сне, – улыбнулся Марат. – Вы очень красивая, Ксюша. Очень… С того дня Марат и Ксюша виделись очень часто и много разговаривали. Марат рассказал девушке о себе, и узнал, что она приехала сюда из далекого села, чтобы учиться и работать. – Знаете, в нашем поселке даже простой амбулатории нет и людям приходится добираться на прием к врачу почти сорок километров по бездорожью. Я хочу отучиться и вернуться домой. Буду помогать людям, чем смогу. – Ксюша, вы очень добрая девушка. – Нет, я обыкновенная. Просто я знаю, что такое нужда и хочу сделать все, чтобы ее было хоть немного меньше. Едва Марата выписали, он сразу отправился к тому бару, где его избили. Машина стояла там, где он ее оставил, но вот портфеля, о котором так волновался Марат, в ней не было. Расстроенный мужчина решил поговорить с работниками бара, в надежде, что они взяли его портфель на хранение. – Нет, – покачал головой бармен. – Мы ничего не брали. И вообще, если бы не тот бомж, может быть мы с вами бы сейчас и не разговаривали. – Бомж?! – удивился Марат. – Какой бомж?! – Да кто его знает? Ворвался сюда, кричать стал, что человека убивают. Ну мы и бросились к вам на помощь. И вовремя, скажу вам. – Да, вовремя…Спасибо… – сказал Марат и вышел из бара понимая, что не найдет свой портфель никогда. Какая разница, в чьих руках он был, у тех хулиганов или у бомжей… Никто не вернет его ему… Очень скоро у Марата начались проблемы. Документы в портфеле были конфиденциальные и теперь бизнес-партнеры, собравшись на экстренное совещание, стали атаковать Марата, подозревая его в нечестной игре. – Как можно потерять такие бумаги? Ты их, скорее всего кому-то слил! Тем более, что они в одном экземпляре! Никакие клятвы и заверения Марата в том, что все произошедшее – это его вина, но непреднамеренная. – Нет, – возражали ему, – это халатность. С тобой больше никто не захочет иметь дела! Накал разговора сильно повысился и неизвестно чем бы закончилось совещание, если бы секретарша Людочка не сказала Марату, что к нему посетитель. – Люда, я сейчас занят. – Простите, но вам обязательно нужно увидеть его. Он такой…странный, необычный… Я не хотела пускать, но он сказал, что это важно. – Иду, – отрывисто бросил в трубку Марат и, извинившись, вышел из кабинета. Когда же он вошел в приемную, обомлел: перед ним стоял бомж и держал в руках его портфель. – Вот, – сказал он Марату. – Это ваше. – Как он оказался у тебя? – Один из тех парней, что вас избивали, выронил его из рук. Я подобрал и припрятал. – Как ты нашел меня? – Там, на бумагах, был адрес и еще в портфеле ваш паспорт. – Так ты знаешь, что внутри? – Конечно. Изумленный Марат взял портфель и раскрыл его. Документы лежали теми же аккуратными стопками, как он их и сложил. И деньги, все деньги были на месте. – Дружище, спасибо тебе, – проговорил растроганный Марат и, не обращая внимания на стоявших в дверях бизнес-партнеров, хотел обнять стоявшего перед ним бомжа, но тот отступил на шаг назад. – Ну и с каких пор я стал для вас дружище? Я ведь для вас не человек… Марат вздрогнул и тут же вспомнил тот день, чуть больше года назад, когда столкнувшись с этим самым бомжом, он поехал переодеваться и не успел на самолет. А потому остался жив. – Ну ты же человек… – сказал ему тогда старик. – Я – да, – отрезал Марат, – а ты нет… Потом был случай в магазине. В тот раз, благодаря этому старику, он встретил и полюбил Ксюшу. И снова Марат нагрубил ему. – Я не шваль, – сказал тогда ему старик спокойно. – Я такой же человек, как и ты. – Да какой ты человек, пьянчуга? – оборвал его Марат. – Забирай свою водяру и проваливай! И вот теперь, в третий раз он не только спас его от хулиганов, но и вернул такую ценную потерю, не взяв ни копейки. – Прости меня, старик, – проговорил Марат. – Вот, возьми деньги, здесь хватит на жизнь. – Оставьте себе, – сказал ему бомж. – Вам нужнее. – Почему? – растерялся Марат. – Купите себе совесть. – Я не понимаю… – А что тут понимать? Я для вас ничтожество. – Нет, это не так… – Тогда почему вы просто предложили мне денег, но не спросили, как меня зовут и не сказали самого простого человеческого «спасибо». Вот и подумайте, кто же из нас человек! С этими словами старик развернулся и вышел. Растерянный Марат посмотрел ему вслед… Долгое время он потом разыскивал этого странного старика, но так и не смог найти. Прошло два месяца. Как-то Марат позвонил Ксюше и сказал, что очень соскучился. – Я тоже, – ответила девушка. – Но понимаешь, к нам привезли одного бездомного старика. Он в тяжелом состоянии, его сбила машина. Он выдернул из-под ее колес собаку, а сам спастись не успел. Представляешь, она теперь сидит во дворе больницы и ждет его. – Старик…собака… – в голове Марата мелькнула догадка и он заторопился: – Ксюша, я сейчас приеду. Мне нужно увидеть этого старика. Через полчаса он стоял над тем самым бомжом, которого искал и слушал Ксюшу, которая тихонько рассказывала, что его зовут Владимир Петрович. – Он успел сказать мне это, прежде чем потерять сознание. Наш хирург говорит, что шансы у него не велики. – Ксюша, проводи меня к хирургу, я поговорю с ним. Мне любой ценой нужно спасти жизнь Владимира Петровича. И я все для этого сделаю. Спустя пару месяцев старик, которого буквально вернули с того света, первый раз вышел в больничный сквер и там его встретил Марат. – Здравствуйте, Владимир Петрович. Ну как вы себя чувствуете? – Спасибо тебе, Марат. Ксюша мне уже все рассказала. – Простите меня, Владимир Петрович за все, те обиды, что я нанес вам. Вы правы, я не ценил людей. Но вы преподали мне урок, который я никогда не забуду. Теперь я могу обнять вас? – Теперь можешь, – улыбнулся старик, обнимая Марата. В это время к нему в ноги бросилась черно-белая собака и от радости стала взвизгивать, счастливая тем, что хозяин вернулся к ней. – Ой, Дружок, Дружочек мой… – старик прослезился, увидев единственное живое существо, которое искренне его любило. – Спасибо тебе за Дружка, Марат. Ишь ты, он даже поправился. – Это не мне спасибо, а вашей внучке. Она выходила собаку. Дружок теперь живет у нее. – Что??? Что ты сказал? – изумленный старик повернулся к Марату. – Я все узнал о вас, Владимир Петрович. Узнал, что вы остались без жилья, отдав его бывшей жене. А потом уехали из родных мест сюда, на заработки. Знаю, как тяжело вам было думать, что ваша семья отказалась от вас, но это не так. Ваша дочь и внучка долго искали вас и очень обрадовались, что с моей помощью вы нашлись. – Марат… – Посмотрите туда… – Марат показал в сторону и Владимир увидел, как к нему торопятся две женщины. Через минуту они заключили старика в свои объятия. А к Марату вышла Ксюша и взяла его за руку. – Марат, мне звонила мама и сказала, что в поселке начали строить амбулаторию. А еще сказала, что ты просил у них моей руки. Это правда? – Правда, любимая. Ты ведь согласна? – Да, любимый, да! Ты самый лучший человек на свете. – Человек… – тихо проговорил Марат и поцеловал девушку. Автор: Екатерина Ли

1 просмотров • 3 месяца назад

Врачебные истории

алкоголь внутренняя сила вразумление врачебные истории дедушка дочь животные истории из жизни исцеление мама моя половинка семья сострадание школа

Виктор, значит — победитель.

Вы когда-нибудь видели отпевание совершаемое архиереем? Нет? А я видел. И не только я, но и весь наш город стал свидетелем этого. А случилось это потому, что у нас произошло событие, которое сотрясло не только наш небольшой городок, но и всю область. Началось все с того, что мне позвонил мой друг, прихожанин с нашего храма: — Привет! Ты слышал новость? — Какую?, — поинтересовался я. — Какого-то парня убили. — Убили, — спрашиваю, — и кого же? — Не знаю, но говорят, сожгли даже. — Что за беспредел?! — удивился я. — Не говори. Сам владыка будет отпевать. — Владыка? Это что, его сын или друг? — Слушай, я пока не в теме. Прошла информация, что в среду в 14.00 часов в храме владыка будет его отпевать. Приходи. Я там буду. — Постараюсь, — говорю я. Давай с Богом. Убийство в наше тревожное время ни для кого не новость. Но было непонятно, почему сам владыка будет возглавлять погребение. Наверно, это его знакомый, подумал я. Такое тоже часто случается. Но все оказалось немного по-другому. В среду я смог на несколько часов отпроситься с работы и поехал к нашему собору. Уже подъезжая к нему, я обратил внимание на неестественно большое скопление автомобилей и народа. Полицейские патрули стояли за оградой храма и о чем-то разговаривали. Тут же было несколько автобусов, один из которых оказался экскурсионным. Не обошлось и без телевидения — неподалеку примостился фургончик новостей пятого канала. Нищие стояли в две шеренги и образовали собой что-то вроде языческого очистительного огня, через который нужно было пройти, если желаешь попасть в храм. Я пробился сквозь плотную массу людей и приблизился к центру события. Погребение уже шло полным ходом. Архидиакон зычно, но сдержанно возглашал ектении и кадил. Владыка стоял перед гробом, над которым возвышалась большая фотография молодого парня. У него было приятное улыбающееся лицо и русые волосы. Я его раньше не видел, но его лицо производило хорошее впечатление. Рядом с фото стоял аналой, на котором лежала икона и Евангелие. Меня удивило то, что икона была наполовину обгоревшая, лучше сказать, наполовину сгоревшая. На аналое лежало то, что от нее осталось. Но все равно можно было понять, что это икона Воскресения Христова. Евангелие тоже было черным от сажи. — Еще молимся о упокоении души новопреставленного раба Божия Виктора, — басом возглашал архидиакон, — и о еже проститися ему всякому прегрешению вольному и невольному. Хор запел ектению. Архиерею сослужило около десятка священников. Все были облачены в красный цвет. Телевидение периодически снимало происходящее. Ближе всех ко гробу стояли люди в черном. Одна женщина постоянно плакала и ее поддерживали под руки мужчина и женщина. Я сообразил, что это, наверно, была его мать. Рядом со мной стояли две бабушки и тихо перешептывались: — Господи, какой молодой! — сказала одна. — Да, — ответила вторая, — какая потеря! — Говорят, он мученик. — Да ты что! Вот так милость Божия! Я обратил внимание на то, что гроб был закрытым, хотя положено держать его открытым, чтобы родственники могли совершить последнее целование. — Привет! Ко мне тихонько подошел мой приятель, который вчера звонил мне. Я молча поздоровался с ним. — Я узнал что случилось, — прошептал он мне на ухо. — Этого парня в воскресение после службы замучили сатанисты. Говорят, он защищал от осквернения иконы. Я задумался. Вот так новость — человек в наше время пострадал за иконы! Давненько я такого не слышал. Очень напоминает седьмой век. В наше время это редкость. Чаще все ограничивается незаметным для постороннего глаза исполнением заповедей, посещением храма, исповедью и причастием. — Со святыми упокой, — запел хор, а с ним и весь народ затянул всем известный кондак. Женщина в черном заплакала еще громче и упала на гроб. Она обняла его и сквозь рыдания что-то говорила. Можно было разобрать лишь обрывки ее фраз: «Почему ты?», «почему сейчас?», спрашивала она кого-то. Отпевание подошло к концу. Со словами «Трисвятого» гроб перенесли на городское кладбище. Владыка произнес отпуст и обратился к народу со словом назидания. «Все мы читали и знаем о подвигах древних мучеников, — начал свою речь владыка. — Это особая категория святых. В древности их почитание начиналось практически сразу после их славной мученической кончины. Своим примером они свидетельствовали перед всеми, что действительно являются учениками и последователями Подвигоположника Христа, сказавшего, Кто хочет идти за Мной, возьми крест свой и следуй за Мной. Но мирская суета часто затмевает от нас эти истины. Тогда Господь воздвигает новых свидетелей, чтобы напомнить всему миру, что путь христианского исповедничества есть всегда, во все времена. И сегодня мы с вами тому свидетели. Этот молодой христианин Виктор, совсем недавно пришедший в храм, показал всем нам, какой сильной может быть христианская вера. В воскресение после Божественной литургии по пути домой, он заметил, что группа молодых людей собирается что-то сжечь в лесной зоне. Почему-то он решил подойти к ним и увидел, что для костра приготовлены старинные иконы и Священные книги. Тогда, несмотря на то, что он был один, а их было четверо, он вступился за христианские святыни. Силы были неравны и безбожники одолели его, а затем сожгли вместе с иконами. Но победив его плоть, они не смогли одолеть его дух, который устремился к Богу, укрепившему его на этот подвиг. Наш уважаемый староста Федор Николаевич, был последним человеком, который разговаривал с Виктором». Владыка сделал пригласительный жест рукой и вперед вышел наш староста. Он был одет в строгий темный костюм, а в руках держал букет цветов. — Да, дорогие мои, — начал Федор Николаевич, — всего несколько дней назад я разговаривал с этим молодым человеком. В воскресение после службы, он подошел ко мне в притворе и спросил — Что значит умереть за Евангелие? За книгу что ли? Я подумал и ответил ему, что тут, наверно, имеется в виду вообще за слово Божие, за заповеди. А он улыбнулся и говорит мне — А-а-а, а то я подумал было, что за книгу надо умирать. И примерно через час времени, он действительно, в буквальном смысле умер за святые книги и иконы. Вот это Евангелие с иконой, которые лежат на аналое, были зажаты в его руках. Он прижал их к себе и не выпустил пока силы не оставили его. И я верю, что он обрел благодать у Бога. Я верю, что у Бога ничего не бывает случайно. И наша встреча была не случайна. Посему я буду молиться о его душе всю свою жизнь, пока буду пребывать на этой грешной земле. С этими словами староста положил цветы на крышку гроба. — Да, Федор Николаевич, — продолжил владыка, — мы присоединяемся к вашим словам и тоже верим, что такой подвиг не останется забытым у Бога. И эта икона с Евангелием навсегда пребудут в этом храме, как свидетельство подвига молодого христианина Виктора. После этого владыка выразил свои глубокие соболезнования родителям Виктора и говорил им о том, что смерть их сына не простая. Она сильно отличается от обычной смерти. Это христианское свидетельство о Боге. И они должны гордиться, что родили и воспитали такого сына. Теперь — он гордость всего нашего города. Чуть позже узкому кругу прихожан, основному, так сказать, костяку нашего прихода, владыка скажет, что у следствия есть видеозапись того события. Оказывается был свидетель, который издалека снял все на видео. В тот день в лесополосе гулял мужчина и записывал на камеру красоты природы. Это видео попало в полицию. Владыка попросил у следователя для себя копию записи. Они были знакомыми и следователь дал владыке запись, но только с условием, что она останется у него и не пойдет по рукам, так как следствие еще продолжается. Через несколько дней тем же узким кругом мы смотрели эту запись у одного из нас на квартире. Для всех это видео было не из легких. Запись начиналась с того момента, когда Виктор подходил к группе молодых людей, которые кидали на землю иконы и книги. Они были одеты во все черное и явно были «под градусом». Лица некоторых из них вполне можно было разглядеть. Весь их внешний вид говорил о их принадлежности к какой-то сатанинской секте. На груди у них на крупных цепочках висели пентаграммы. У одного из них знак перевернутой звезды красным цветом был изображен на всю спину на черной кожаной куртке. Было видно, что между ними завязался разговор, который продолжался около минуты. Сам разговор слышен не был, но не трудно догадаться о чем он был. После этого Виктор набросился на одного из них и сбил его с ног. Остальные, конечно, не остались к этому равнодушны и бросились на помощь. Завязалась драка, которая быстро перешла в простое избиение одного четырьмя пьяными сатанистами. Они долго били его ногами, пока он лежал на земле. После этого они ходили и о чем-то разговаривали. Изредка их издевательский смех доносился до видеокамеры. Затем они положили Виктора на кучу из икон и Библий и один из них стал поливать все растворителем. Потом была зажжена охотничья спичка и брошена в кучу. — Да что здесь происходит?! Оператор нецензурно выругался глядя на происходящее. Он явно не ожидал такого поворота событий. «Что за бред!?» Он, наверно, прижался еще ближе к земле, чтобы не быть замеченным, отчего картинка пропала. Когда через несколько секунд он поднял камеру, четверки уже не было, а горел большой костер. Камера задергалась, так как оператор бросился бежать к костру. Он не выключил запись и снимал до конца. Все было объято пламенем и никто уже не кричал. — Помогите, кто-нибудь! На помощь! Да что же это! Мужчина с камерой кричал что было сил. Через какое-то время он выключил запись. После того, как запись остановилась, мы сидели молча и никто ничего не мог сказать. Каждый что-то анализировал внутри себя и пытался понять. Я снова и снова мысленно прокручивал запись, беспрестанно спрашивая себя — почему то, почему это? Мне было непонятно откуда такая смелость и решительность действий и почему он атаковал первым? Под сильным впечатлением ответов тогда не было. Владыка просил не передавать матери Виктора эту запись, пока она не отойдет от первоначального горя. Позднее стало известно, что один из сатанистов принес раскаяние и перешел в христианство, осознав содеянное. Он просил не разглашать его личность, боясь мести со стороны христиан, а также скрываясь от своих. Пресса и телевидение долго муссировали происшедшее, предлагая свои теории и версии. Кто-то называл поступок Виктора героическим и сравнивал его с Евгением Родионовым, кто-то безумным, кто-то считал, что он был под дозой, так как только в таком, как они считали, неадекватном состоянии можно забыть про естественный страх. Но мы знаем истину и она гораздо выше всех этих невежественных и низменных размышлений либеральных охотников за сенсациями. Теперь спустя какое-то время я многое понял и могу себе объяснить. Неизвестно, что подтолкнуло Виктора на этот поступок, откуда нашел силы в одиночку выступить против зла. Но он, без сомнения, явил знаковое событие в истории нашего города, а, может быть, и в новейшей истории Церкви. Это веха, свидетельствующая о величине и силе христианского духа и веры. Это действие Божие — проявление Его силы в нашей немощи. Это чудо, способное расположить к себе враждебный христианству мир, явить действие Божия Промысла о мире в целом и каждом человеке в отдельности.

1 просмотров • 3 месяца назад

Подвиги святых

алкоголь доброе слово животные за пределами логики истории из жизни мама молитва моя половинка покаяние семья сильная личность сострадание сын чудеса школа

Цветы для Матронушки.

В далекие восьмидесятые годы, когда еще не были обретены мощи святой Матроны, к могилке ее на Даниловском кладбище, скромной, но всегда ухоженной, так же, как и сегодня, прослышав о чудесах, происходивших с людьми, побывавшими здесь, приходили страждущие, молились и просили Матронушку о разрешении, казалось бы, неразрешимых проблем и, к радости своей и к удивлению, видели, что проблемы эти в скором времени каким-то чудесным образом разрешались и уходили. Так случилось и со мной в конце восьмидесятых годов, когда страна наша быстро валилась в пропасть, когда полки магазинов опустели, на улицах города валялись горы мусора, сытые политики соревновались в красноречии, экстрасенсы и колдуны лечили всех по телевизору, а основная часть населения все еще честно работала, но не получала зарплаты, нищала и была в отчаянии. Трудности настигли и мою семью. На работе перестали платить зарплату, а дома ждали жена, сын-школьник и годовалая дочка. Торговать чем-то или что-то перепродавать я не умел, да и душа не принимала такого занятия. Не на шутку опечаленный таким поворотом в жизни, я лихорадочно искал выход из создавшейся ситуации. Моя добрая знакомая посоветовала сходить на могилку к Матронушке, все ей рассказать и попросить помощи. Объяснила, как найти Даниловское кладбище и могилку. Я достаточно скептически выслушал ее совет: до того времени мне никогда не приходилось просить помощи у усопших, но, чтобы не обижать человека, пообещал как-нибудь туда заехать. Через некоторое время, когда обстановка совсем накалилась, вспомнил совет знакомой, сел в трамвай у Павелецкого вокзала и поехал в указанное место. К удивлению своему, ехал долго и прибыл в Черемушки, так и не узрев Даниловское кладбище. Расстроенный неудачей, позвонил знакомой, получил выговор за недоверие свое и здравый ответ на свой вопрос: «Почему не попал?» – «Матушка не допустила». Утром помолился и поехал снова, уже в метро. На улице было холодно и, пройдя добрую половину пути, я спохватился, что не купил цветы. Возвращаться обратно к метро не хотелось, да и как-то по внутреннему своему состоянию почувствовал, что и не нужно. В мыслях четко нарисовалась картинка: цветочный магазинчик слева от входа на кладбище, внутри ведра с цветами, в одном, белом, бордовые розы, одна из которых выше всех. Вот и Даниловское кладбище, слева магазинчик, внутри – та картина, что нарисовало сознание. Купив возвышавшуюся над букетом бордовую розу, нашел могилку Матронушки. Посетителей не было, лишь рядышком стояла пожилая монашка, окинувшая меня быстрым, но очень внимательным взглядом. Я, как и инструктировала моя знакомая, опустился на колени, положил розу, наклонился к могилке и стал тихонько рассказывать о своих проблемах и просить помощи в их разрешении. Поведав все, встал с колен. Перекрестился, поблагодарил Матронушку и собрался уходить, все еще мысленно витая в своих делах и заботах. Монашка тихонько тронула меня за рукав и протянула пакетик с песочком: «Носи его с собой, сынок. Матушка поможет, а уроки ее запомни», – и так же тихо, как и подошла, отступила к могилке. С того моего первого похода к Матронушке минуло почти 25 лет. Все, как и передала монашка, свершилось и образовалось, мне быстро предложили работу – хорошо оплачиваемую и по специальности. Все эти годы с семьей, с друзьями, с родственниками, а теперь и с внучками мы приходим к месту упокоения святой блаженной Матроны Московской, делимся радостями, просим о помощи и уверены и твердо знаем: матушка нас слышит, видит, направляет и молится за наше здоровье и благополучие, а иногда и напоминает о данном четверть века назад уроке. Прошлым летом мы с дочкой и внучкой шли в очередной раз к Матронушке, и дочь с улыбкой сказала: «Папа, вот сейчас мы придем в магазинчик, а розы бордовой там нет… Возьмешь другого цвета?» – на что я, не задумываясь, ответил, что такого просто быть не может. Зашли в магазин: бордовых роз нет. Только белые. На мой вопрос о бордовых продавщица ответила, что всю неделю привозят только белые. Дочь и внучка смотрели на меня растерянно и с сочувствием, а я спросил девушку: «Есть в холодильнике не распакованные цветы?» «Да», – ответила она. – «Принесите, пожалуйста…» Она пошла к холодильнику, принесла упаковку с цветами, развернула бумагу и ахнула. Все розы в пачке были белые, а одна – бордовая. Дочка лишь воскликнула: «Ну, папа, ты даешь!» На что я резонно заметил: «Это не я, это Матронушка дала тебе урок. Не сомневайся, не пытайся проверить, а просто верь!» А пятилетняя внучка мудро добавила: «Матушка нас любит и ждет, и мы ее любим. Пойдем скорее к ней». Счастливые и вдохновленные, мы встали в очередь к нашей заступнице и молитвеннице, любимой и дорогой для каждого русского православного человека. Святой, доброй, строгой и близкой – близкой настолько, что и обращаются к ней по-свойски: «Матушка Матронушка, услышь и помоги». Слышит и помогает, и молится, и радуется, и печалится вместе с нами! Приходите, просите – и дано будет по вере вашей! Моли Бога о нас, святая блаженная старица Матрона! Леонид Гаркотин

1 просмотров • 3 месяца назад

Как-то радостно и тепло

вразумление доброе слово дочь животные истории из жизни исцеление мама моя половинка Папа семья сын школа

Встреча с дедом.

На станцию бабушка ходила каждый день. Пять километров туда, пять оттуда. Возвращающаяся со станции бабушка – это было привычней и неукоснительней, чем идущий с работы папа или проверяющая тетрадки мама: у папы были выходные, отпуска и командировки, у мамы – каникулы или, в редкие дни, отсутствие тетрадок, а у бабушки не было ни того, ни другого, ни третьего. Отправляющейся в путь бабушку никто не видел, поскольку она уходила, когда все еще спали. Единственный поезд, останавливающийся на ближайшей станции, приходил в семь утра. Его и ходила встречать бабушка. Тимофей бежал в школу, а навстречу – бабушка. Она смотрела или под ноги, или вдаль невидящим взглядом, Тима подбегал к ней, прижимался и говорил: «А я, бабунюшка, в школу иду». Бабушка гладила его по голове со словами: «С Богом, Тимушка, с Богом». Крестила его и целовала в лоб. Со станции она всегда приходила очень печальной и, долго занимаясь делами по дому, иногда напевая что-то, была как в воду опущенной. И так каждый день. Бабушка редко была веселой. Мало говорила, больше слушала. И даже не от нее, а от мамы Тимоша знал, почему бабушка ходит на станцию. Она встречает дедушку. А тот все не приезжает. Вернее, не возвращается. С войны. Когда он ушел на фронт, мама была еще в колыбели, а ее старшему брату исполнилось пять лет. И он плохо помнит отца. Бабушка очень боялась, что дедушка вернется, а его никто не встретит, и он подумает, что бабушка не ждала и не верила. А она ждет и верит. И в церкви ставит свечки за дедушкино здравие. «Пусть хоть где, остался даже если с кем-то, здоровый будет», – это уже сам Тима слышал, когда бабушка с соседкой разговаривала. У той муж тоже не вернулся. Но ей и похоронка пришла, и на могиле его она уже не раз была, когда пионеры-следопыты определили место его захоронения и прислали письмо. Она со всеми пятью детьми на могилу ездила. И после поездки, в которую ее собирали всем селом с огромными хлопотами, рассказывала бабушке: – Всех перед ним выстроила, говорю: «Полюбуйся, Федор, каких я тебе детей вырастила. Не всякие родители вдвоем так поднимут, как я их подняла». Из пятерых только двое его помнят, а Танюшку-то и он не видал: после него, в августе, родила, хоть в сентябре ждали. Бабушка кивала головой: – Разве я не помню? Все помню. И про твоих, и про своих... А бабушке пришло другое письмо: без вести пропал. Значит, жив. В этом бабушка абсолютно уверена. Да вон даже после похоронок, говорят, люди возвращались. А уж после «без вести пропал» и в соседнее село тракторист пришел. Без ноги. И дедушка придет. Выйдет он на станции, а его никто не встречает. Это горько и обидно после стольких лет разлуки. Бабушке поэтому и болеть некогда, как она сама говорит, потому что болей не болей, а на станцию идти надо. Как-то Тима с классом поехали на экскурсию. На поезде. Так получилось, что учителя не смогли известить совхоз, когда возвращаются дети. И Тима помнит, как он обрадовался, когда в утренних сумерках на пустом перроне увидел бабушку: она стояла в начале платформы и жадно всматривалась в окна проплывавших мимо вагонов. Они с Тимой одновременно увидели друг друга, и мальчик радостно закричал: «Бабушка! Я приехал!» А она побежала, как могла в ее возрасте, за тянувшимся до остановки вагоном, словно боялась, что Тима проедет мимо. Это было так приятно, что тебя встречают! Ждут! Пока весь класс сидел в малюсеньком зале вокзала, дожидаясь вызванного по телефону совхозного автобуса, Тима, гордый тем, что его единственного встретили, успел пересказать бабушке все впечатления от поездки. Она сидела, внимательно слушала его, прижав к себе и гладя по голове, но словно и не слышала. Мама мечтала быть геологом, как старший брат, а стала учителем. Тоже из-за станции. Брат ей объяснил, что с бабушкой должен кто-то остаться: она ни в какую не хотела никуда уезжать. Мама закончила пединститут и вернулась в родное село. А Тима мечтал быть следопытом. Чтобы отыскать своего дедушку. Ведь следопыты не только могилы разыскивают, но и людей, которые потерялись во время войны. Дедушка тоже мог потеряться. Например, забыл адрес. Так бывает, что человек все забывает после ранения. Но для того чтобы стать следопытом, сначала надо стать пионером. И Тима так старательно учился и хорошо себя вел, что его приняли в пионеры в числе трех лучших учеников класса. Следопыт должен хорошо знать географию и историю. Еще ориентироваться на местности и читать карты. У Тимы были пятерки по всем предметам, но знания географии, истории были таковы, что он, ученик сельской школы, побеждал на областных олимпиадах по этим предметам, и в ориентировании на местности на «Зарницах» ему тоже не было равных. – Бабунюшка, я обязательно найду дедушку и привезу его домой, – говорил он бабушке, когда она была особенно печальной. – Ты, Тимушка, моя надежда, – всегда отвечала она. Но, надеясь на внука, все равно каждый день ходила на станцию. Учиться дальше Тимофей мог поехать и в Москву, но поступил на физико-математический факультет университета в областном центре, потому что не представлял, что сможет видеть бабушку не чаще, чем два раза в год, на каникулах после летней и зимней сессий, и приезжал на каждые выходные. Учеба на программиста позволяла Тимофею расширить поисковые возможности. Он систематизировал данные о без вести пропавших: где, сколько, какое количество затем удалось отыскать среди живых... Прекрасно понимал, что шансы отыскать деда среди живых равны нулю. Собирал данные о захоронениях, особенно в тех местах, где воевал дед и находился в тот момент, как пропал без вести. Поисковая работа и на местности, и в архивах стала образом жизни Тимофея, и консультировались у него даже люди с учеными степенями. ...Нашел он не только могилу деда, но и двух его здравствующих однополчан, один из которых видел, как рядом с дедом разорвался снаряд и от деда едва ли что даже осталось. Самого однополчанина контузило, и он после госпиталя был демобилизован. Он уверен: дед погиб, а известие о том, что без вести пропал, пришло потому, что мясорубка была страшная, штабы просто не успевали выяснять, что случилось с каждым солдатом. Однополчанина после войны разыскали местные следопыты, выяснявшие имена воевавших, и он имя Тимофеева деда уверенно назвал в числе погибших за село. Следопыты и родных погибших воинов разыскивали. Но, видимо, не получилось всех известить. О результатах своих поисков Тимофей не говорил никому. И на могилу поехал со своей поисковой группой, не сообщив домашним, что, похоже, отыскал захоронение деда. Обелиск стоял на краю села. Имя деда было написано черной краской на скромной серой бетонной стеле первым: Белолицев Т. И. – Тимофей Иванович. Внук взял землю с могилы деда, положил в мешочек, который сшила ему бабушка в первые его школьные поисковые поездки. Холщовый мешочек предназначался для хлеба. Так, в этом мешочке, он и привез землю домой, положил за бабушкину икону, перед которой она каждый день молилась, но почти никогда уже не заглядывала за образа: уборка была обязанностью сестры Тимофея Тони, которой он наказал не трогать положенную им вещь. Внук понимал, что ожидание деда только и держит на этом свете старенькую бабушку, и если она узнает о том, что он давно умер, едва ли долго проживет после такого известия. Она жива этим ожиданием. И родителям нельзя сообщать: они наверняка проговорятся, тем более отец все чаще настаивает на переезде в областной центр, где ему, директору фирмы, прекрасному хозяйственнику и организатору, давно и настоятельно предлагают занять пост в министерстве. В город все-таки решили переехать. Отец заявил, что нельзя отпускать младшую дочь одну учиться в центр, недопустимо всю семью делать заложниками бабушкиных фантазий, когда ясно как дважды два, что дед давно умер, ждать некого. Бабушка и не настаивала никогда, чтобы кто-то оставался в селе из-за нее. Она просто говорила, что сама никуда не уедет. Когда Тимофей заканчивал четвертый курс, а сестра готовилась к вступительным экзаменам в вуз, отец поставил вопрос ребром, оформил перевод в министерство и стал готовить семью к переезду. Бабушка была совсем плоха, на станцию еле ходила, по-прежнему говорила, что никуда не поедет. Мама почти плакала и уговаривала, намекая, что не может остаться с ней, поскольку в городе мужа сразу приберут к рукам бойкие горожанки, что нельзя и дочь оставлять в городе без присмотра. – Поезжай, поезжай, Манечка, – буквально хорохорилась бабушка. – Я одна прекрасно проживу. Хозяйство мне одной не нужно. А воды принесу, сготовлю себе, поезжай, не думай, заботу не бери в голову – справлюсь. Ничего не говоря родителям, Тимофей перевелся на заочное отделение и поставил семью перед фактом: – Я остаюсь с бабушкой, а вы переезжайте в город. Отец пытался возражать, но Тимофей заявил, что если они даже насильно увезут беспомощную бабушку, он все равно останется и сам будет ходить на станцию встречать деда. – Ты портишь себе жизнь! – воскликнул отец. – Какая карьера тебя ждет в деревне?! – Извини, отец, но карьериста из меня тебе не удалось воспитать. Да и тебе жизнь здесь не помешала занять пост в министерстве. Почему ты думаешь, что мне помешает? Тем более я программист и могу работать хоть на необитаемом острове, если связь с землей более-менее налажена. Как-то осенью бабушка окончательно слегла, чего сильнее всего боялась. Она ни о чем не просила Тимофея, но на другой день он встал чуть свет и стал собираться. – Ты куда? – спросила бабушка. – На станцию, деда встречать. – Фотографию возьми, а то не узнаешь, – голос бабушки дрожал от радости и волнения, она показывала на стену, где в старой раме под стеклом было много карточек, в том числе деда. Он прислал это фото с фронта: в пилотке, лихо сдвинутой набекрень, гимнастерке. – Узнаю, бабунюшка. – Нет, возьми, – настаивала она. Тимофей не стал возражать. Он достал из-под стекла фотографию деда, на которой тот был почти его нынешним ровесником. – В целлофан заверни, – продолжались советы. И эту просьбу выполнил внук. Пошел, перекрещенный на дорогу бабушкой. Конечно, можно было бы остаться во дворе, залезть на сеновал, поспать там, а потом прийти в дом и сказать, что был на станции. Но он боялся, что бабушка все поймет. И пошел встречать деда, могилу которого отыскал два года назад. Странное дело: когда поезд показался и вагоны стали проплывать мимо, Тимофей начал вглядываться в окна, поймав себя на том, что надеется увидеть деда. Увидеть именно таким, каков он был на фотографии, лежащей во внутреннем кармане пиджака. Никто не вышел из остановившегося состава. Но только когда поезд скрылся из виду, Тимофей пошел домой. С этого дня он каждый день ходил на станцию и со странной надеждой всматривался в окна тормозящего поезда. Учась в городе, Тимофей ходил и на дискотеки, по вечерам собирались с друзьями, а в деревне он помимо нехитрых работ по хозяйству все время уделял учебе и поискам. И уже вокруг него собиралась местная ребятня, заразившаяся интересом к поисковым работам, истории, краеведению. Запросы в архивы, выписывание редких книг, штудирование карт навели его на поразительное открытие: в его родных местах могли сохраниться древние стоянки, останки людей, которым не менее тысячи лет. Тимофей не только подробно опросил всех старожилов, собрал предания, легенды, песни своего села, но и исходил соседние деревни, пока не определил место, где следует производить раскопки. Закончив вуз с красным дипломом, имея массу самых заманчивых предложений, Тимофей остался в родном селе – учителем в школе. И уже в июле, еще не приступив к работе с учениками, начал с группой поисковиков под руководством профессора археологии раскопки. Несмотря на бурные археологические работы, Тимофей продолжал каждый день ходить на станцию. Бабушка крестила его перед уходом, и с каждым разом это движение давалось ей все труднее. Придя как-то со станции, Тимофей увидел, что бабушка без него приподнялась и не лежала, а сидела на кровати. Она похорошела, лицо ее светилось. Он не успел ничего сказать, как она тихо произнесла: – Тимоня, милый ты мой! – и протянула к нему руки, воздев их. Она впервые назвала его Тимоней. Обычные ее обращения к нему были «Тимонюшка», «Тимочка», «Тимушенька». Он хотел ответить ей, но она вдруг запричитала: – Пришел! Вернулся! Хотя ничего особенного в том, что он вернулся со станции, как и ежедневно, не было. – Я знала, знала! – и Тимофей понял, что она увидела в нем деда. – Подойди, подойди, душа ты моя! Истосковалась как я по тебе, сокол ты мой ясный! Таких ласковых слов никогда не слышал прежде от бабушки даже он, ее любимец. Подошел к кровати, сел. Бабушка уткнулась ему в плечо, прижалась, причитала: – Дети-то как выросли! Не узнаешь детей-то! А ты не изменился! Я вот постарела, не смотри на меня, – бабушка, как девушка, стыдливо прятала лицо, уткнувшись в рукав внука. – Сейчас Тима придет. Манин старший. Ушел он. Тебя встречать пошел. Разминулись вы, видно. В твою честь назвали. Как с тебя вылили, Тиму-то. Маня – в городе, недавно туда уехали, а так все со мной жила. Ваня-то – геолог у нас, всю землю уж исходил. Я дальше райцентра так и не была, а он всю землю нашу обходил-объездил. Боялась я уезжать-то. А ну на день уеду, а ты в тот день и вернешься? Скажешь: куда жена-то удула? Мужа с войны не ждет, гуляет. Ноги вот у меня отказали, совсем не ходячая, а когда таскала, все дни, ни одного не пропустила, ходила тебя встречать. Ну вот и отчиталась перед тобой за жизнь мою. Жила долго, а отчиталась коротко. Тимоня, сокол мой, сейчас и умирать можно – дождалась, ты мне и глаза закрой, друг сердечный. Тимофей все понимал. В глазах стояли слезы, но он не мог их даже смахнуть: одной рукой он держал руку бабушки, другой гладил ее седую голову. Бабушка стала говорить тише, неразборчиво, потом откинулась на подушку, сложила руки на груди и затихла. С улыбкой и умиротворением на лице. И лицо стало буквально ликом, какие были на многочисленных иконах в доме. Глаза остались чуть приоткрытыми. Внук закрыл бабушке глаза. Как странно и несправедливо: всю жизнь рядом с тобой был человек. Самый близкий, самый любимый, дорогой. И вдруг он просто закрыл глаза, и его не стало. Тимофей никогда не встречался со смертью близкого. Он не представлял, что это так буднично и страшно в своей неотвратимости. Он сам обмыл ее, сам одел в вещи, давно лежавшие приготовленными ею в похоронном узелке. Сделав все это, позвонил родителям и сообщил о случившемся. В гроб бабушке кроме фотографии деда он положил тот холщовый мешочек с землей. Когда гроб поставили на краю могилы, к траурной толпе подлетел белый голубок и сел на рябину, стоящую в головах свежевырытой ямы. Не спугнули его ни стук молотка, вбивающего гвозди, ни громкий плач мамы. Голубок сидел на ветке, пока люди не пошли с кладбища. Тогда и он вспорхнул и улетел. Все обратили на него внимание и гадали, что это могло значить. И только Тимофей точно знал, что это за голубок и почему он прилетал к бабушкиной могиле. Анна Серафимова

1 просмотров • 3 месяца назад

Как-то радостно и тепло

бабушка внутренняя сила ВОВ дедушка дети доброе слово дочь животные истории из жизни мама моя половинка Папа семья сильная личность школа

Два башмака.

Молодой студент вышел на прогулку со своим преподавателем. Во время прогулки на другой стороне улицы студент увидел старую пару обуви, которая, по видимому, принадлежала бедному крестьянину, работающему неподалеку в поле и уже заканчивающему свою работу. Студент сказал профессору: «Давай подшутим над этим крестьянином. Мы спрячем его обувь и будем тайно наблюдать, что он будет делать». Профессор ему ответил: «Юноша, никогда не подшучивай над чужим горем и бедой. Но поскольку ты богат, то можешь получить удовольствие от следующего – положи по одной золотой монете в каждый башмак, а потом мы с тобой спрячемся за кустами и будем наблюдать его реакцию». Студент так и сделал и они оба спрятались за ближайшими кустами. Крестьянин закончил свою работу и вскоре пришел с поля на то место, где он оставил свою обувь и пальто. Пока он обувался, почувствовал, что что-то есть в его башмаке. Сначала подумал, что камень, но скоро понял, что это золотая монета. Он изумился, увидев золотую монету, посмотрел вокруг и некоторое время находился в задумчивости. Снова посмотрел вокруг себя, но никого не увидел. Положил монету в карман и начал обувать другой башмак, но к своему удивлению нашел и там золотую монету. Внезапно он расчувствовался, упал на колени, поднял голову к небу и начал молиться и благодарить. В своей молитве он вспомянул тяжело больную жену, детей, которым нечего есть, а сейчас, благодаря невидимой руке, которая ему дала монеты, они в конце концов будут спасены. Студент стоял глубоко потрясен, его глаза были полны слез. Профессор его спросил: «Если бы ты пошутил так, как хотел, был ли бы ты тогда более счастлив, чем сейчас?» Юноша ответил: «Профессор, вы мне дали урок, который я никогда не забуду! Сейчас я понимаю слова, которые не понимал раньше: "Больше благословлен тот, кто дает, чем тот, кто получает! Поэтому, если хочешь сделать добро, поспеши и не будешь сожалеть. Следуй своей совести и не сворачивай с пути нравственных ценностей

1 просмотров • 3 месяца назад

Как-то радостно и тепло

вразумление животные молитва школа

💝 Помогите шестерёнкам проекта крутиться!

Ваша финансовая поддержка — масло для технической части (серверы, хостинг, домены).
Без смазки даже самый лучший механизм заклинит 🔧

Поддержать проект

Куда подевались юродивые?

В сентябре 1980 года мы с женой приехали в Псково-Печерский монастырь и после литургии оказались в храме, где отец Адриан отчитывал бесноватых. В ту пору каждый молодой человек, особенно городского обличия и одетый не в поношенное советское одеяние полувековой давности, переступая порог храма, привлекал к себе внимание не только пожилых богомольцев, но и повсюду бдящих строгих дядей, оберегавших советскую молодежь от религиозного дурмана. Внимание к нашим персонам мы почувствовали еще у монастырских ворот: человек с хорошо поставленным глазом просветил нас насквозь и все про нас понял. Строгие взгляды я постоянно ловил и во время службы, но при отчитке несколько пар глаз смотрело на нас уже не просто строго, а с нескрываемой ненавистью. Были ли это бедолаги-бесноватые или бойцы «невидимого фронта» – не знаю, да теперь это и неважно. Скорее всего, некоторые представляли оба «департамента». Я был вольным художником, и мои посещения храмов могли лишь укрепить начальство в уверенности, что я совсем не пригоден к делу построения светлого будущего. А вот жена преподавала в институте и могла лишиться места. Так что мысли мои были далеки от молитвенного настроя. Мир, в который мы попали, был, мягко говоря, странным для молодых людей, не так давно получивших высшее образование, сильно замешенное на атеизме. На амвоне стоял пожилой священник с всклокоченной бородой и в старых очках с веревками вместо дужек. Он монотонно, запинаясь и шепелявя, читал странные тексты. Я не мог разобрать и сотой доли, но люди, столпившиеся у амвона, видимо, прекрасно их понимали. Время от времени в разных концах храма начинали лаять, кукарекать, рычать, кричать дурными голосами. Некоторые выдавали целые речевки: «У, Адриан-Адрианище, не жги, не жги так сильно. Все нутро прожег. Погоди, я до тебя доберусь!» Звучали страшные угрозы: убить, разорвать, зажарить живьем. Я стал рассматривать лица этих людей. Лица как лица. До определенной поры ничего особенного. Один пожилой мужчина изрядно смахивал на нашего знаменитого профессора – знатока семи европейских языков. Стоял он со спокойным лицом, сосредоточенно вслушиваясь в слова молитвы, и вдруг, услыхав что-то сакраментальное, начинал судорожно дергаться, мотать головой и хныкать, как ребенок от сильной боли. Рядом со мной стояла женщина в фуфайке, в сером пуховом платке, надвинутом до бровей. Она тоже была спокойна до определенного момента. И вдруг, практически одновременно с «профессором», начинала мелко трястись и издавать какие-то странные звуки. Губы ее были плотно сжаты, и булькающие хрипы шли из глубин ее необъятного организма – то ли из груди, то ли из чрева. Звуки становились все громче и глуше, потом словно какая-то сильная пружина лопалась внутри нее – с минуту что-то механически скрежетало, а глаза вспыхивали зеленым недобрым светом. Мне казалось, что я брежу: человеческий организм не может производить ничего подобного. Это ведь не компьютерная графика, и я не на сеансе голливудского фильма ужасов. Но через полчаса пребывания в этой чудной компании мне уже стало казаться, что я окружен нашими милыми советскими гражданами, сбросившими маски, переставшими играть в построение коммунизма и стучать друг на друга. Все происходившее вокруг меня было неожиданно открывшейся моделью нашей жизни с концентрированным выражением болезненного бреда и беснования. Так выглядит народ, воюющий со своим Создателем. Но люди, пришедшие в этот храм, кричавшие и корчившиеся во время чтения Евангелия и заклинательных молитв, отличались от тех, кто остался за стенами храма, лишь тем, что перестали притворяться, осознали свое окаянство и обратились за помощью к Богу. Когда отчитка закончилась, мне захотелось поскорее выбраться из монастыря, добраться до какой-нибудь столовой, поесть и отправиться в обратный путь. Но случилось иначе. К нам подошел Николка. Я заприметил его еще на службе. Был он одет в тяжеленное драповое пальто до пят, хотя было не менее 15 градусов тепла. – Пойдем, помолимся, – тихо проговорил он, глядя куда-то вбок. – Так уж помолились, – пробормотал я, не совсем уверенный в том, что он обращался ко мне. – Надо еще тебе помолиться. И жене твоей. Тут часовенка рядом. Пойдем. Он говорил так жалобно, будто от моего согласия или несогласия зависела его жизнь. Я посмотрел на жену. Она тоже устала и еле держалась на ногах. Николка посмотрел ей в глаза и снова тихо промолвил: – Пойдем, помолимся. Уверенный в том, что мы последуем за ним, он повернулся и медленно пошел в гору по брусчатке, казавшейся отполированной после ночного дождя. Почти всю дорогу мы шли молча. Я узнал, что его зовут Николаем. Нам же не пришлось представляться. Он слыхал, как мы обращались друг к другу, и несколько раз назвал нас по имени. Шли довольно долго. Обогнули справа монастырские стены, спустились в овраг, миновали целую улицу небольших домиков с палисадниками и огородами, зашли в сосновую рощу, где и оказалась часовенка. Николка достал из кармана несколько свечей, молитвослов и акафистник. Затеплив свечи, он стал втыкать их в небольшой выступ в стене. Тихим жалобным голосом запел «Царю Небесный». Мы стояли молча, поскольку, кроме «Отче наш», «Богородицы» и «Верую», никаких молитв не знали. Николка же постоянно оглядывался и кивками головы приглашал нас подпевать. Поняв, что от нас песенного толку не добьешься, он продолжил свое жалобное пение, тихонько покачиваясь всем телом из стороны в сторону. Голова его, казалось, при этом качалась автономно от тела. Он склонял ее к правому плечу, замысловато поводя подбородком влево и вверх. Замерев на несколько секунд, он отправлял голову в обратном направлении. Волосы на этой голове были не просто нечесаными. Вместо них был огромный колтун, свалявшийся до состояния рыжего валенка. (Впоследствии я узнал о том, что у милиционеров, постоянно задерживавших Николку за бродяжничество, всегда были большие проблемы с его прической. Его колтун даже кровельные ножницы не брали. Приходилось его отрубать с помощью топора, а потом кое-как соскребать оставшееся и брить наголо.) Разглядывая Николкину фигуру, я никак не мог сосредоточиться на словах молитвы. Хотелось спать, есть. Ноги затекли. Я злился на себя за то, что согласился пойти с ним. Но уж очень не хотелось обижать блаженного. И потом, мне казалось, что встреча эта не случайна. Я вспоминал житийные истории о том, как Сам Господь являлся под видом убогого страдальца, чтобы испытать веру человека и его готовность послужить ближнему. Жена моя переминалась с ноги на ногу, но, насколько я мог понять, старалась молиться вместе с нашим новым знакомцем. Начал он с Покаянного канона. Когда стал молиться о своих близких, назвал наши имена и спросил, как зовут нашего сына, родителей и всех, кто нам дорог и о ком мы обычно молимся. Потом он попросил мою жену написать все эти имена для его синодика. Она написала их на вырванном из моего блокнота листе. Я облегченно вздохнул, полагая, что моление закончилось. Но не тут-то было. Николка взял листок с именами наших близких и тихо, протяжно затянул: «Господу помолимся!» Потом последовал акафист Иисусу Сладчайшему, затем Богородице, потом Николаю Угоднику. После этого он достал из нагрудного кармана пальто толстенную книгу с именами тех, о ком постоянно молился. Листок с нашими именами он вложил в этот фолиант, прочитав его в первую очередь. Закончив моление, он сделал три земных поклона, медленно и торжественно осеняя себя крестным знамением. Несколько минут стоял неподвижно, перестав раскачиваться, что-то тихонько шепча, потом повернулся к нам и, глядя поверх наших голов на собиравшиеся мрачные тучи, стал говорить. Говорил он медленно и как бы стесняясь своего недостоинства, дерзнувшего говорить о Боге. Но речь его была правильной и вполне разумной. Суть его проповеди сводилась к тому, чтобы мы поскорее расстались с привычными радостями и заблуждениями, полюбили бы Церковь и поняли, что Церковь – это место, где происходит настоящая жизнь, где присутствует живой Бог, с Которым любой советский недотепа может общаться непосредственно и постоянно. А еще, чтобы мы перестали думать о деньгах и проблемах. Господь дает все необходимое для жизни бесплатно. Нужно только просить с верой и быть за все благодарными. А чтобы получить исцеление для болящих близких, нужно изрядно потрудиться и никогда не оставлять молитвы. Закончив, он посмотрел нам прямо в глаза: сначала моей жене, а потом мне. Это был удивительный взгляд, пронизывающий насквозь. Я понял, что он все видит. В своей короткой проповеди он помянул все наши проблемы и в рассуждении на так называемые «общие темы» дал нам совершенно конкретные советы – именно те, которые были нам нужны. Взгляд его говорил: «Ну что, вразумил я вас? Все поняли? Похоже, не все». Больше я никогда не встречал его прямого взгляда. А встречал я Николку потом часто: и в Троице-Сергиевой лавре, и в Тбилиси, и в Киеве, и в Москве, и на Новом Афоне, и в питерских храмах на престольных праздниках. Я всегда подходил к нему, здоровался и давал денежку. Он брал, кивал без слов и никогда не смотрел в глаза. Я не был уверен, что он помнит меня. Но это не так. Михаил, с которым он постоянно странствовал, узнавал меня и, завидев издалека, кричал, махал головой и руками, приглашая подойти. Он знал, что я работаю в документальном кино, но общался со мной как со своим братом-странником. Возможно, принимал меня за бродягу-хипаря, заглядывающего в храмы. Таких хипарей было немало, особенно на юге. Он всегда радостно спрашивал, куда я направляюсь, рассказывал о своих перемещениях по православному пространству, сообщал о престольных праздниках в окрестных храмах, на которых побывал и на которые еще только собирался. Если мы встречались в Сочи или на Новом Афоне, то рассказывал о маршруте обратного пути на север. Пока мы обменивались впечатлениями и рассказывали о том, что произошло со дня нашей последней встречи, Николка стоял, склонив голову набок, глядя куда-то вдаль или, запрокинув голову, устремляя взор в небо. Он, в отличие от Михаила, никогда меня ни о чем не спрашивал и в наших беседах не принимал участия. На мои вопросы отвечал односложно и, как правило, непонятно. Мне казалось, что он обижен на меня за то, что я плохо исполняю его заветы, данные им в день нашего знакомства. Он столько времени уделил нам, выбрал нас из толпы, сделал соучастниками его молитвенного подвига, понял, что нам необходимо вразумление, надеялся, что мы вразумимся и начнем жить праведной жизнью, оставив светскую суету. А тут такая теплохладность. И о чем говорить с тем, кто не оправдал его надежд?! Когда я однажды спросил его, молится ли он о нас и вписал ли нас в свой синодик, он промяукал что-то в ответ и, запрокинув голову, уставился в небо. Он никогда не выказывал нетерпения. К Михаилу всегда после службы подбегала целая толпа богомолок и подолгу атаковала просьбами помолиться о них и дать духовный совет. Его называли отцом Михаилом, просили благословения, и он благословлял, осеняя просивших крестным знамением, яко подобает священнику. Поговаривали, что он тайный архимандрит, но поверить в это было сложно. Ходил он, опираясь на толстую суковатую палку, которая расщеплялась пополам и превращалась в складной стульчик. На этом стульчике он сидел во время службы и принимая народ Божий в ограде храмов. Я заметил, что священники, глядя на толпу, окружавшую его и Николку, досадовали. Иногда их выпроваживали за ограду, но иногда приглашали на трапезу. Во время бесед отца Михаила с народом Николке подавали милостыню. Принимая бумажную денежку, он медленно кивал головой и равнодушно раскачивался; получая же копеечку, истово крестился, запрокинув голову вверх, а потом падал лицом на землю и что-то долго шептал, выпрашивая у Господа сугубой милости для одарившей его «вдовицы за ее две лепты». В Петербурге их забирала к себе на ночлег одна экзальтированная женщина. Она ходила в черном одеянии, но монахиней не была. Говорят, что она сейчас постриглась и живет за границей. Мне очень хотелось как-нибудь попасть к ней в гости и пообщаться с отцом Михаилом и Николкой поосновательнее. Все наши беседы были недолгими, и ни о чем, кроме паломнических маршрутов и каких-то малозначимых событий, мы не говорили. Но напроситься к даме, приватизировавшей Михаила и Николку, я так и не решился. Она очень бурно отбивала их от почитательниц, громко объявляла, что «ждет машина, и отец Михаил устал». Услыхав про машину, отец Михаил бодро устремлялся, переваливаясь с боку на бок, за своей спасительницей, энергично помогая себе своим складным стульчиком. Вдогонку ему неслось со всех сторон: «Отец Михаил, помолитесь обо мне!» «Ладно, помолюсь. О всех молюсь. Будьте здоровы и мое почтение», – отвечал он, нахлобучивая на голову высокий цилиндр. Не знаю, где он раздобыл это картонное изделие: либо у какого-нибудь театрального бутафора или же сделал сам. Картина прохода Михаила с Николкой под предводительством энергичной дамы сквозь строй богомолок была довольно комичной. Представьте: Николка со своим колтуном в пальто до пят и карлик в жилетке с цилиндром на голове, окруженные морем «белых платочков». Бабульки семенят, обгоняя друг друга. Вся эта огромная масса, колыхаясь и разбиваясь на несколько потоков, движется на фоне Троицкого собора, церквей и высоких лаврских стен по мосту через Монастырку, оттесняя и расталкивая опешивших иностранных туристов. Те, очевидно, полагали, что происходят съемки фильма-фантасмагории, в котором герои из XVIII века оказались в центре современного европейского города. Самая замечательная встреча с отцом Михаилом произошла в 1990 году. На Успение я пошел в Никольский храм и увидел его в левом приделе. Он сидел на своем неизменном стульчике. Николки с ним не было. – Александр, чего я тебя этим летом нигде не встретил? – спросил он, глядя на меня снизу вверх хитро и задорно. – Да я нынче сподобился в Париже побывать. – В Париже? Да чего ты там забыл? Там что, православные церкви есть? – Есть. И немало. Даже монастыри есть. И русские, и греческие. – Да ну!.. И чего тебе наших мало? – Да я не по монастырям ездил, а взял интервью у великого князя. – Какого такого князя? – Владимира Кирилловича, сына Кирилла Владимировича – Российского императора в изгнании. – Ух ты. Не слыхал про таких. И чего они там императорствуют? Я стал объяснять ему тонкости закона о престолонаследовании и попросил его молиться о восстановлении в России монархии. И вдруг Михаил ударил себя по коленкам обеими руками и закатился громким смехом. Я никогда не видел его смеющимся. Смеялся он, что называется, навзрыд, всхлипывая и вытирая глаза тыльной стороной ладоней. Я был смущен и даже напуган: – Что с Вами? Что смешного в том, чтобы в России был царь? – Ну, ты даешь. Царь. Ишь ты. Ну, насмешил. Царь! – продолжал он смеяться, сокрушенно качая головой. – Да что ж в этом смешного? – Да над кем царствовать?! У нас же одни бандиты да осколки бандитов. И этого убьют. *** Недавно я рассказал о том, что хочу написать о знакомых юродивых моему приятелю. Я описал ему Михаила и Николку. – Да я их помню, – сказал он. – Они у нас несколько раз были. Ночевали при церкви. Его отец был священником. Сам он ничего толком рассказать о них не мог, но обещал отвезти к своему отцу. К сожалению, и отец его не смог вспомнить какие-нибудь интересные детали. – Да, бывали они в нашем храме. Но тогда много юродивых было. Сейчас что-то перевелись. Любовь русских людей к юродивым понятна. Ко многим сторонам нашей жизни нельзя относиться без юродства. Вот только юродство Христа ради теперь большая редкость. Таких, как Николка и отец Михаил, нынче не встретишь. Многое изменилось в наших храмах. Прежнее большинство бедно одетых людей стало меньшинством. В столичных церквях появились сытые дяди в дорогих костюмах с супругами в собольих шубах. Вчерашние насельники коммунальных квартир вместе с некогда счастливыми обладателями номенклатурных спецпайков выходят из церкви, приветствуют «своих», перекидываются с ними несколькими фразами и гордо вышагивают к «Мерседесам» последних моделей, чтобы укатить в свои многоэтажные загородные виллы… Я не завидую разбогатевшим людям и желаю им дальнейшего процветания и спасения. Многие из них, вероятно, прекрасные люди и добрые христиане. Вот только когда я сталкиваюсь на паперти с чьими-то холодными стеклянными глазами, почему-то вспоминаю Николку с его кротким, застенчивым взглядом, словно просящим прощения за то, что он есть такой на белом свете, и за то, что ему очень за нас всех стыдно. Где ты, Николка? Жив ли?

1 просмотров • 3 месяца назад

Как-то радостно и тепло

алкоголь бандиты ВОВ вразумление дети доброе слово животные истории из жизни исцеление мама молитва моя половинка Папа простая радость семья сострадание сын христианская любовь чудеса школа

Можете себе представить?

Ему было 100 лет, а ей – 98. Они были в доме престарелых, я же посещал там одного из своих прихожан. И когда я проходил мимо его комнаты, он ждал меня в дверном проеме. Он сказал: «Батюшка, заходите, поговорите с нами». Мы начали разговаривать. Он рассказал о том, что его жена должна была быть помещена в дом престарелых, потому что ее ноги уже ей отказали. «Так как она должна была быть здесь, – сказал он, – и я решил, что я должен был быть здесь тоже. Дело не в том, что я не могу жить без нее, а в том, что я не хочу жить без нее. И я принял решение быть здесь». Я сказал: «Как чудесно! Сколько же времени вы женаты?». Конечно, я видел, что они – люди пожилые, старые, но не знал, сколько им лет. Он ответил: «Мы женаты 74 года». Я не мог поверить: семьдесят четыре года! И он сообщил свой возраст: «Мне – сто, ей – девяносто восемь». Тогда я спросил: «Как это вообще возможно было жить вместе семьдесят четыре года?» Он поведал мне свою историю. «Первые десять лет, – сказал он, – был настоящий ад. Мы ругались постоянно. У нас никогда не было достаточно денег. Постоянно появлялись на свет дети. Мы были в долгах, дети заболевали... Что бы я ни делал, она была недовольна. Стоило мне прийти домой, она сразу начинала мне высказывать, что было не так дома, что не так с детьми и что не так со мной. Прошло десять лет брака, и я решил, что я больше не хочу там находиться, не хочу так больше жить». Сестра его жены ходила в приход, где был хороший священник. Он сказала: «Вы с женой должны сходить к нашему священнику, и он вам поможет». Жена возразила: «Какой в этом смысл? Брак уже фактически распался». Затем она подумала над этим немного и спросила мужа: «А ты пойдешь?» Муж ответил: «Что мне терять? Я пойду». И они пошли. Священник был настоящим учеником Христовым. И, я так понимаю, о нем молились многие. И то, что он им сказал, они поняли. А сказал он следующее: «Без Бога у тебя нет жизни. Каждое взаимоотношение происходит от Бога. И в каждом взаимоотношении Бог должен быть на первом месте». Я ему сказал: «Это замечательно, что Бог на первом месте. Значит, ты – на втором?» – «Нет, – ответил он. – Моя жена на втором, я – на третьем». Он сказал: «В каждом взаимоотношении Бог должен быть на первом месте, другой человек, вне зависимости от того, кто он, должен быть на втором месте, а ты всегда – на третьем». И когда ты понимаешь, что есть две трети взаимоотношений, которые ты не контролируешь, и эти две трети взаимоотношений делают тебя тем, кто ты есть, тогда ты побеждаешь безумие любви к себе. И мой собеседник сказал: «Мы сделали это. Тогда я понял, сколько я упустил, думая, что все происходящее сосредоточено на мне». Это изменило его и ее жизнь, и они прожили вместе ещё шестьдесят шесть лет. Можете себе представить?

1 просмотров • 3 месяца назад

Как-то радостно и тепло

внутренняя сила дети животные истории из жизни моя половинка Папа семья школа

Она поняла, что вернула себе сына.

Мать растит сына, одна, без мужа, развелись, когда сыну и года не было. И вот сыну уже 14 лет, ей 34, она работает бухгалтером в небольшом учреждении. За последний год жизнь превратилась в ад. Если до пятого класса сын учился хорошо, то потом появились тройки. Дальше хуже, она хотела только одного, чтобы Володя закончил девятилетку, получил хоть какую-то специальность! Постоянные вызовы в школу: в разговоре классная руководительница не церемонилась, выговаривала ей в присутствии множества учителей, которые тоже не упускали рассказать о провинностях Володи и его неуспеваемости. Подавленная, раздражённая, она шла домой, ощущая полное бессилие что-либо изменить. Её упрёки и назидания выслушивал он молча и угрюмо. Уроки по-прежнему не учил, дома не помогал. Вот и сегодня пришла домой, а в комнате опять не убрано. А ведь утром, уходя на работу, строго-настрого приказала: “Придёшь из школы, прибери в квартире!” Поставив чайник на плиту, она устало и нехотя стала прибираться. Вытирая пыль, вдруг увидела, что вазы, хрустальной вазы, подаренной её когда-то подругами на день рожденья (самой ведь сроду не купить!), единственной ценности в доме — нет. Она замерла. Унёс? Продал? Мысли одна страшнее другой лезли в голову. Да, совсем недавно она видела его с какими-то подозрительными мальчишками. На вопрос: “Кто это?” сын буркнул в ответ что-то невнятное, а на лице явно читалось: “Не твоё дело!” “Это наркоманы!” — прорезало её мозг. Что делать? это они заставили его! Он сам не мог! Он не такой! А вдруг и он курит зелье? Или?.. Она бросилась вниз по лестнице. Во дворе было уже темно, по улице спешили редкие прохожие. Медленно вернулась домой. “Сама виновата! Сама! Во всём! Дома ему давно житья не стало! Даже бужу по утрам окриком! А вечерами! Весь вечер ору на него! Сыночек, родненький, да что за мать тебе досталась непутёвая!” она долго плакала. Потом принялась тщательно убирать в квартире — сидеть просто так не было сил. Протирая за холодильником, она наткнулась на какую-то газету. Потянула. Послышался звон стекла, она вытащила завёрнутые в газету осколки разбитой хрустальной вазы... “Разбил... Разбил!” — вдруг сообразила она и опять заплакала. Но это уже были слёзы радости. Значит, он разбил вазу и никуда её не уносил, — спрятал. И вот теперь, Дурачок, не идёт домой, боится! И вдруг она опять замерла — нет, никакой он не дурачок! Она представила себе, как увидела бы разбитую вазу, представила и свою ярость... тяжко вздохнула и принялась готовить ужин. Накрыла на стол, расстелила салфетки, расставила тарелки. Сын пришёл в двенадцатом часу. Вошёл и молча остановился в дверях. Она бросилась к нему: “Володенька! Да где же ты так долго пропадал? Я заждалась совсем, измучилась! Замёрз?” она взяла его холодные руки, погрела в своих, поцеловала в щеку — и сказала: “Иди, мой руки. Я приготовила тебе твоё любимое”. Ничего не понимая, он пошёл мыть руки. Потом направился на кухню, а она сказала: “Я в комнате накрыла”. Он прошёл в комнату, где было как-то особенно чисто, опрятно, красиво, осторожно сел за стол. “Кушай, сыночек!” — услышал он ласковый голос матери. Он уже забыл, когда мама так обращалась к нему. Сел, опустив голову, ни к чему не притрагиваясь. — Что же ты, сыночек? Он поднял голову и сказал дрогнувшим голосом: — Я разбил вазу. — Я знаю, — ответила она. — Ничего. Всё когда-нибудь бьётся. Вдруг, склонившись над столом, сын заплакал. Она подошла к нему, обняла за плечи и тоже тихо заплакала. Когда сын успокоился, она сказала: — Прости меня, сынок. Кричу на тебя, ругаюсь. Трудно мне, сыночек. Думаешь, я не вижу, что ты одет не так, как твои одноклассники. Устала я, работы невпроворот, видишь, даже домой приношу. Прости меня, никогда больше тебя не обижу! Поужинали молча. Тихо легли спать. Утром его будить не пришлось. Сам встал. А провожая в школу, она впервые произнесла не “смотри у меня...”, а поцеловала в щёку и сказала: “Ну, до вечера!” Вечером, придя с работы, она увидела, что пол помыт, а сын приготовил ужин — пожарил картошку. С тех пор она запретила себе вообще говорить с ним о школе, об оценках. Если ей мучительны, даже редкие посещения школы, то каково же ему? Когда сын вдруг сказал, что после девятого класса пойдёт в десятый, она не показала своих сомнений. Однажды тайком заглянула в его дневник — там не было никаких двоек. Но самым памятным днём для неё стал день, когда вечером, поужинав, разложила свои счета, он сел слева, сказал, что поможет ей считать. После часовой работы она почувствовала, что он положил голову ей на плечо. Она замерла. Был маленький, сидел часто возле неё и, утомившись, клал голову ей на руку и нередко так засыпал. Она поняла, что вернула себе сына.

1 просмотров • 3 месяца назад

Как-то радостно и тепло

алкоголь внутренняя сила вразумление животные истории из жизни мама моя половинка семья сын школа

Показано 1-9 из 33 рассказов (страница 1 из 4)