Видео-рассказы

Духовные истории и свидетельства, которые вдохновляют и поучают

Неисповедимы пути Господни.

Неисповедимы пути Господни.

Прихожу накануне Троицы на службу в наш алтарь и вижу улыбающегося батюшку. Вижу его впервые, но есть в нем что-то внутренне располагающее к нему. Очень непосредственно здороваемся, по-священнически приветствуем друг друга. Общение начинается сразу как-то просто, естественно, без напряжения. Он представляется: «Я – Элизбар. Цыган». «А я – Валерий. Цыган – это фамилия?» «Нет, – радостно и даже с каким-то достоинством ответил он, – я именно цыган. Десять лет был диаконом, и вот уже семь лет как священник». Услышав, что он цыган, я невероятно обрадовался и теперь и вправду увидел, что он самый настоящий цыган, но только какой-то особенный, одухотворенный, обретший весь смысл своей жизни в служении Богу. И сразу своим сердцем я расположился к нему. Никакой заносчивости, никакой ученой величавости. В общем, не увидел я той испорченности, которая иной раз встречается. В простоте и непосредственности его действий открывалось самое искреннее его служение Богу. Потом я узнал (есть небольшие публикации о нем и даже интервью), что он обратился к Богу в юном возрасте, без подсказки и без одобрения со стороны старшего поколения. Обратился по велению сердца своего. Так как в семье было много людей, он поднимался на чердак и там подолгу молился Господу. Семья, не одобряя духовного пути мальчика, отправила его на перевоспитание к бабушке. А бабушка, как это принято у отдельных цыганок, занималась профессиональным гаданием, по картам предсказывала и имела с этого заработок. Так вот представьте, юный Элизбар, будучи сослан к ней на проживание, стал по своему обычаю ежедневно молиться Богу. С этого-то момента у бабушки исчез дар гаданий и предсказаний. Более того, перед смертью она с помощью внука покаялась. Вот что значит – зерно веры, принятое искренней душой и плод приносящее. Элизбар долго алтарничал. Потом ему сказали: пора дальше расти. Женили его. Рукоположили его. Сначала во диаконы, а потом и во священники. И вот, стоим мы вместе с отцом Элизбаром радостные на праздничном полиелее, вместе воспевая Святую Троицу и вместе удивляясь неизреченным дарам благодати Святого Духа. В том-то и смысл Пятидесятницы, сошествия Святого Духа на апостолов и рождения Церкви Христовой, что неисповедимым Промыслом Божиим люди из самых разных народов призываются к радости Неба. Возлюбив Господа, служат Ему и ведут за собой других. Священник Валерий Духанин

Ответ студента.

Ответ студента.

Профессор в университете задал своим студентам вопрос: — Всё, что существует, создано Богом? Один студент смело ответил: — Да, создано Богом. Бог создал всё? — спросил профессор. — Да, сэр, — ответил студент. Профессор спросил: — Если Бог создал всё, значит, Бог создал и зло, раз оно существует. И, согласно тому принципу, что наши дела определяют нас самих, Бог есть зло. Услышав такой ответ, студент притих. Профессор был очень доволен собой. Он лишний раз похвалился перед студентами, доказав, что вера в Бога — это миф. И тут поднял руку другой студент: — Профессор, могу я вам задать вопрос? — Конечно, — ответил профессор. Студент поднялся и спросил: — Профессор, холод существует? — Что за вопрос? Конечно, существует. Тебе никогда не было холодно? — На самом деле, сэр, холода не существует. В соответствии с законами физики, то, что мы считаем холодом, в действительности, является отсутствием тепла. Человека или предмет можно изучить на предмет того, имеет он энергию или нет, излучает её или нет. И абсолютный ноль (-273°С) есть полное отсутствие тепла. При этой температуре вся материя становится инертной и не способной реагировать. Таким образом, холода не существует. Мы создали это слово для описания того, что мы чувствуем при отсутствии тепла. Студент продолжил: — Профессор, темнота существует? Профессор ответил: — Конечно, существует. Студент сказал: — Вы опять не правы, сэр. Темноты также не существует. В действительности, темнота есть отсутствие света. Мы можем изучить свет, но не темноту. Используя призму Ньютона, мы можем разложить белый свет на множество цветов и изучить различные длины волн каждого цвета. Однако вы не можете измерить темноту. Простой луч света врывается в мир темноты и освещает его. Как вы определяете, насколько темным является то или иное пространство? Вы измеряете имеющееся в нём количество света, не так ли? Таким образом, темнота — это лишь понятие, которое человек использует для описания того, что происходит при отсутствии света. Затем молодой человек вновь спросил профессора: — Сэр, зло существует? Уже неуверенно профессор ответил: — Конечно, как я уже и сказал. Мы видим его каждый день. Жестокость в отношениях между людьми, множество преступлений, насилие во всём мире — всё это ничто иное, как проявление зла. На это студент ответил: — Зла не существует, сэр, или, по крайней мере, его не существует для него самого. Зло — это просто отсутствие Бога. Подобно темноте и холоду, это слово создано человеком, чтобы описать отсутствие Бога. Бог не создавал зла. Зло — это не вера и не любовь, которые существуют как свет и тепло. Зло — это результат отсутствия в сердце человека Божественной любви. Это вроде холода, который наступает, когда нет тепла, или темноты, которая наступает, когда нет света. Профессор сел. Имя молодого студента было Альберт Эйнштейн.

Как Королёв уверовал в Бога.

Как Королёв уверовал в Бога.

На вопрос об отношении к вере в Бога академик Королев- "Послушайте сначала, что со мною было однажды, а тогда уж сами ответите на предложенный вами вопрос". И рассказал о том, что ему, как и очень многим в те далекие теперь и страшные годы, пришлось побывать в местах, весьма отдаленных. Там он быстро дошел до такого состояния, при котором не только не было сил работать, но, казалось, и жить-то оставалось совсем немного. Его как доходягу просто свалили в общую яму, вырытую для трупов. Один из лагерников, бывший в то время некоторым подобием бригадира среди таких же заключенных, как и он сам (впоследствии – академик Раушенбах), заметил, что сброшенный еще жив. Его извлекли из ямы и выходили. Когда Королев уже мог хоть как-то передвигаться, всю партию стали перегонять в другой пункт. Гнали по мерзлой тундре. Под ногами месиво из талой земли и снега. Идти не было сил. Кто падал, уже не поднимался. Упавшему никто не помогал: знали, что такой уже не встанет, а если и встанет, то через несколько шагов снова упадет и останется на земле навсегда. Королев еле-еле успевал за всеми. Но вот он зацепился за какую-то корягу, вернее – за пенек, и упал. Встать – сил нет. Все уходят вперед. И тут несчастный взмолился: - "Господи, если Ты есть, помоги мне встать и… дай хлебца". Через какое-то время вдруг он почувствовал, что может встать. Встал и тут же испугался – на пне лежал хлеб! Откуда в безлюдной тундре, по которой прошла партия голодных и продрогших заключенных, мог оказаться этот спасительный хлеб?!

Иконописец.

Иконописец.

В 1858 году в селе Утевка близ Самары родился мальчик, которому, казалось, суждена была скорая смерть. Младенец появился на свет без ног и рук – «гладкий, словно яйцо». Доброхоты советовали убитой горем матери перестать его кормить, все равно не жилец. Но ее страдание было так велико, что, решившись убить ребенка, она и сама готовилась попрощаться с жизнью. Спас их дед мальчика, пообещав взять новорожденного Григория к себе на попечение. Так Григорий Журавлев и рос у деда, и жизнь вел, полную опасностей и приключений. Он свободно передвигался по дому и по двору. Местные ребята носили его гулять на речку, где будущего художника однажды чуть не унес орел. Частенько, зажав во рту веточку, он чертил на земле фигурки. Люди, домики, коровы, собаки… Увидев это, земский учитель решил – из доброты ли, шутки ли ради – обучить мальчика грамоте. А Журавлев оказался способным учеником! В школе он проучился всего два года, дольше не смог из-за смерти деда. Но от своего короткого обучения взял все, что мог. И вот он уже под диктовку пишет письма за всех соседей, протоколы экзаменов, ведет записки, рисует портреты друзей. Полюбил Журавлев читать, впоследствии у него дома собралась обширная библиотека. Односельчане его любили, без бойкого и общительного Гриши Журавлева не обходилась ни одна рыбалка, ни одна свадьба, ни одно гуляние, но… в сердце он лелеял большую мечту – стать художником. С детства он любил бывать в церкви, но не столько потому, что был особенно набожен, сколько из любви к иконам. Он мог часами рассматривать умиротворенные лица святых, и однажды объявил, что намерен стать иконописцем. Журавлев был так уверен в своем призвании – «Господь даровал мне дар!» - что семье оставалось лишь поддержать его на этом пути. В 1873 году пятнадцатилетний Григорий Журавлев поступил в ученики к художнику-иконописцу Травкину, правда, лишь на несколько дней, а затем пять лет изучал анатомию, перспективу и каноны самостоятельно... Родные помогали ему, чем могли – разводили краски, чистили кисти… Брат и сестра сопровождали Григория в течение всей его жизни, несмотря на то, что у Журавлева появились собственные подмастерья, и вся вспомогательная работа легла на их плечи. Когда художник начал продавать свои иконы, ему было всего двадцать два года. Работал он увлеченно и плодотворно. Несколько икон он подарил самарским чиновникам, и скоро на него посыпались заказы от местных богачей. Впрочем, работал Журавлев и для простого люда, в каждой избе Утевки висели его иконы, подписанные на тыльной стороне «Сию икону писал зубами крестьянин Григорий Журавлев села Утевка Самарской губернии, безрукий и безногий». В 1884 году Григорий Журавлев через губернатора Самары передал цесаревичу Николаю – будущему последнему российскому императору Николаю II – икону, «писанную зубами по вразумлению Бога». За эту икону от царской семьи иконописцу было пожаловано сто рублей – немалые деньги по тем временам. Говорят, что Александр III лично пригласил Григория Журавлева в императорский дворец, но доподлинно неизвестно, состоялась ли их встреча. Спустя год произошло еще одно невероятное событие. Художника без рук и ног пригласили расписывать Троицкий храм. Журавлеву предстояло повторить творческий подвиг Микеланджело – но и здоровому человеку подобное дается непросто… Ежеутренне иконописца привязывали к люльке и поднимали на двадцать пять метров. Зажав кисть в зубах, он трудился над образами святых, а вечером не мог раскрыть рта от боли. Сестра, рыдая, отогревала сжатые судорогой челюсти горячими полотенцами, а наутро Журавлев снова отправлялся в храм. Работа шла несколько лет, слух о храме, расписанном художником без конечностей, прогремел на всю Россию. Художника осаждали репортеры, студенты петербургской Академии художеств приезжали посмотреть на его работу. Считается, что Журавлев также принимал участие в создании архитектурного облика храма. Состоялась и еще одна встреча с Романовыми. Император Николай II заказал Журавлеву несколько икон (по другой версии – групповой портрет царской семьи). Иконописец работал для императора в течение года, а после император назначил ему пожизненное содержание и повелел выдать художнику коня-иноходца. В 1916 году его здоровье сильно пошатнулось. Жизнь художника унесла скоротечная чахотка..."

Церковная бабуля.

Церковная бабуля.

У меня много лет была помощницей в алтаре — бабушка Прасковья. Редко мне приходилось встречать людей такой кротости и смирения. Из церкви не выходила. Молилась Богу — как с другом разговаривала, и Он её слышал. Помню, пришло время, и отказали ей ноги. Просит: «Господи, как же мне без храма? Помоги». Помолилась, встала и пошла в храм. Затем новая напасть — ослепла. «Господи, как же мне батюшке помогать без глаз? Верни мне глазки». И зрение вернулось. Носила очки с толстенными линзами, но видела, и даже Псалтирь могла читать. Я называл её «мой добрый ангел, моя палочка выручалочка». До последнего времени, пока совсем не слегла, пекла просфоры. Когда уж совсем не смогла работать, сидела в просфорной, и пока другие работали, молилась. Когда пришло ее время уходить в лучший мир, Прасковьюшка отнеслась к этому спокойно и ответственно. Исповедовалась несколько раз, всю свою жизнь, как тесто, пальчиками перетерла. Но замечаю, что что-то гнетет мою помощницу. Спрашиваю её, а она и отвечает: — Грех у меня есть, батюшка, страшный грех моей юности. Плачу о нем постоянно и боюсь, что Господь меня, такую, не допустит к Себе. Мы знаем свои грехи юности, помоги нам Господи. Но чтобы такой церковный молящийся человек, как моя алтарница, до сих пор носила его в себе? — Неужто не каялась, Прасковьюшка»? — Каялась, да все он мне о себе напоминает, так перед глазами и стоит. — Ну тогда вновь покайся, чтобы душа у тебя не болела. На исповедь Прасковья принесла листок бумаги с написанными на нем большими буквами двумя словами: «Я кусячница шпекулярка». Видать, язык у неё от стыда не поворачивался, чтобы произнести написанное вслух. — Это, на каком языке написано, друг мой? — спросил я её. Я забыл сказать, бабушка говорила на своем деревенском наречии, в войну они жили недалеко от Мурома, и видимо, там так говорили. Её речь изобиловала подобными словечками. Меня это постоянно забавляло и умиляло. Все хотел записать, да так и не собрался. В ответ она расплакалась и призналась, что это её самый страшный грех. В годы войны, когда отца забрали на фронт, в семье остались пятеро детей, из которых Прасковьюшка была старшей. Вот тогда они узнали, что такое голод. Жесточайшей экономией удалось набрать денег и купить в Муроме на рынке буханку хлеба. Дрожащими руками голодный двенадцатилетний ребенок разрезал хлеб на десять кусков и шел продавать его на станцию солдатам из воинских эшелонов, что шли на фронт. На вырученные деньги она уже могла купить больше хлеба, часть домой, и буханку, вновь на продажу. По нашим временам, какой же это грех? Нормальный бизнес. — Они же, солдатики молоденькие, сами голодные, на фронт умирать ехали, а я на них «шпекулярила». — И плачет, плачет человек по-детски горько, размазывая по щекам слезы своими старческими кулачками. Как нам понять их, это поколение стариков, которое вынесло столько страданий, и сумело остаться на такой высоте кристально нравственной чистоты? Как же так получилось, что вырастили они нас, поколения сытых и равнодушных. Смотрим на них, штурмующих почту в очереди за нищенской пенсией, или часами просиживающих в больнице в надежде на бесплатный прием, и кроме раздражения, ничего к ним не испытываем… Пришел однажды старенькую бабушку причастить. Прощаюсь уже, а она и говорит мне: — Жалко сейчас помирать. Жить-то как хорошо стали. Вон, мы в обед за стол садимся, так целую буханку хлеба кладем. Целая буханка хлеба для старушки — критерий счастливой жизни… Нет, что бы там телевизор не говорил, а кризисы нам нужны, очень нужны. Хотя бы иногда. Ведь кризис (??????) — это по-гречески означает «суд», а мы добавим «Божий суд». Бич Божий по нашим ледяным сердцам. Может, хоть так, через желудок, понемногу будем обретать потерянный нами Образ. Научимся смотреть друг на друга, и видеть в другом — человека, а может и сочувствовать начнем? А то ведь все забыли… Иду, смотрю на молодую женщину, что несет хлеб на помойку, а вижу не её, а моего кроткого и смиренного ангела (Прасковьюшку), плачущего невидящими глазами в очках с толстенными линзами, с его такими сегодня смешными и неуместными «кусячила» и «шпекулярила». (иерей Александр Дьяченко)

Лучше любого лекарства.

Лучше любого лекарства.

Когда снимали в Тбилиси «Не горюй!», в перерыве между съемками Георгий Данелия решил навестить своего родственника Рамина Рамишвили (тот лежал с инфарктом, а съемки проходили недалеко от больницы). Позвал с собой Евгения Леонова, сказал : «Рамин будет счастлив». Врач завел гостей в палату. Рамин, когда увидел Леонова, расцвел. Даже порозовел. И соседи Рамина по палате расцвели. Смотрят на Женю и улыбаются. Посидели в палате минут пять, стали прощаться. Тут врач попросил: «Товарищ Леонов, пожалуйста, давайте зайдем в реанимацию. На минутку. Там очень тяжелые больные, пусть и они на вас тоже посмотрят». Зашли в реанимацию. Та же реакция. И тогда врач взмолился: «Товарищ Леонов, давайте обойдем всех! Ведь сердце – это очень серьезно, а вы лучше любой терапии на них действуете!» Когда Данелия с Леоновым обошли все палаты и стали прощаться, врач сказал: «А в женское отделение?» Делать нечего, обошли и женское отделение… Женя везде улыбался, шутил, – врач был прав, на больных Леонов действовал лучше любого лекарства.

💝 Помогите шестерёнкам проекта крутиться!

Ваша финансовая поддержка — масло для технической части (серверы, хостинг, домены).
Без смазки даже самый лучший механизм заклинит 🔧

Как оздоровить словом.

Как оздоровить словом.

Доктор Бернард Лоун прожил 99 лет. На сотом году жизни он ушёл в лучший мир. Он написал книгу «Утерянное искусство врачевания». Этого таинственного доктора коллеги обвинили однажды в колдовстве; это в наше время. Уважаемые доктора заподозрили, что кардиолог Бернард Лоун даёт пациентам веселящие зелья. Или магию применяет. Потому что мрачные, ожидающие смерти со дня на день больные начинали улыбаться, розоветь и выздоравливать после разговоров с этим гениальным врачом. Нет, он, конечно, лечил «сердечников». И дефрибиллятор он изобрёл. И он следовал протоколу лечения, а как же! Но ещё он понял, что слова могут убить. А могут исцелить. И врач лечит словами не в меньшей степени, чем лекарствами и операциями. Именно доктор Лоун описал случай, когда после звонка токсичной злой матери скоропостижно скончался пациент, который шёл на поправку. Он описал случай, когда хороший врач сказал при пациентке плохой диагноз, — и женщина вскоре умерла без видимых причин. Это он, доктор Лоун, дал пациенту расписку, что тот проживёт ещё пять лет. Безнадежному пациенту. От безнадёжности. И этот пациент прожил пять лет, обзавёлся семьей, и снова пришёл за распиской. И стал жить дальше; как не жить, если доктор расписку дал? Это гарантия! Доктор Лоун понял, что наше сердце разбивают злые слова и мучительные отношения. Причина таких болезней — в эмоциональном окружении пациента. И для исцеления надо сначала защитить человека от токсичных влияний! Именно он разрешил перенёсшим инфаркт пациентам шевелиться и двигаться. До этого их заставляли лежать неподвижно, — и они погибали чаще от плохих мыслей, от страха и беспомощной обездвиженности. Он спас тысячи жизней, этот доктор Лоун. И ещё он писал о тайных праведниках, которых прислали в этот мир с определённой миссией — сделать его лучше. Это уж совсем мистика, не так ли? Но это правда. И одним из таких особенных людей был сам доктор Бернард Лоун. Великий доктор, напомнивший об утерянном искусстве врачевания словом. Он ушёл на сотом году жизни. Такие люди словно всегда рядом и всегда поддерживают нас одним фактом своего существования. Что бы мы без них делали? Без этих специально посланных в этот жестокий мир людей…

Давайте плакать.

Давайте плакать.

Помню священника, который меня очень поразил, но понял я его только десятилетия спустя. Я был тогда мальчиком лет 10–11 в детском лагере, и был у нас священник, который нам казался ветхим; ему было, вероятно, лет тридцать, у него были длинные волосы, длинная борода, и нам он казался дедом нашим. Но меня поразило в нем, озадачило (тогда я не понимал этого): он всех нас без исключения любил любовью, которая не менялась, с той только разницей, что когда мы были «хорошие», то его любовь делалась ликованием, когда мы были «плохие», его любовь делалась горем, но она никогда не уменьшалась. Тогда это я заметил, поразился, но в 10 лет я не умел это осмыслить. Потом я это осмыслил: так нас любит Бог. Его любовь не меняется, но когда мы недостойны самих себя, то для Него это горе, которое кончается, в предельном случае, распятием на Голгофе. Когда, наоборот, мы достойны себя и, значит, Его, то Его любовь делается ликованием. Прошли годы, и я этого священника встретил на службе Выноса плащаницы. Я тогда был уже молодым человеком, мы собрались у плащаницы помолиться. Он вышел, стал на колени перед плащаницей и долго стоял так, и мы стояли. Потом он встал, повернулся к нам лицом, покрытым слезами, и сказал: «Сегодня Христос умер за нас. Давайте плакать…» — и заплакал. И это было не сентиментально. Мы увидели, что смерть Христа для него настолько реальна, что он может плакать не над Христом, а над тем, что мы — причина Его смерти. И это путь, которым мы можем научить ребенка воспринимать то, чего словами мы не объясним". Митрополит Антоний Сурожский.

Серая мышка.

Серая мышка.

Тупая боль опоясала меня с вечера, ночью не прекращалась совсем и, еле дождавшись утра, повздыхав и поохав, пришлось мне всё же идти на приём в поликлинику. Врач направил в стационар. Я было начала сопротивляться,утверждая, что сейчас вот ну никак не могу,- слишком много дел накопилось, но врач, посмотрев на меня поверх очков, недвусмысленно произнес, что дела - они вечны, а вот жизнь человеческая хрупка и недолга. Ну что ж, придеться обследоваться и лечиться... В палате было три человека. Я четвертая, а пятая койка была пока свободна. Одна из коек стояла так, что изголовье её было отгорожено шкафом - получалось как бы личное пространство. Я, помню, позавидовала хозяйке этой кровати, тому, что у нее была возможность хоть на чуть- чуть укрыться от всего и всех. На кровати рядом лежала крупная дама- по- другому и не скажешь: ярко накрашенные губы, пестрый " китайский" халат в пол, очки в золотой оправе явно указывали на то, что " баба" - это не про неё. Звали ее Лилианой. Она и просветила меня про больничные порядки, рассказала, где какие кабинеты находятся, и шепотом дала характеристики всем соседкам по палате. - У окна Лида лежит,-говорила Лилиана,- ее муж бросил,переживает сильно, и на этом фоне у неё всё болячки обострились. Вот, лечится. Ей по три капельницы в день делают!- и Лилиана округляла в притворном ужасе умело накрашенные глазки. - А тут,- кивнула соседка на койку рядом, - Нина Алексеевна. У нее камни. - А за шкафом кто? - поинтересовалась я. - За шкафом, это Тося. Она тут живёт. -Как это живёт?!- теперь уже округлила глаза я. - Так и живёт. У нее дома нету. А главврач ей родственник какой, что ли. Вот она по отделениям и кочует. В одном подержат, потом в другом. Так и живёт. Ее тут все знают! Дверь, скрипнув, открылась, и в палату прошмыгнула маленькая сухонькая старушка в больничном халате, который был ей велик. В руках она держала кулёк с конфетами,печеньем, в руках- бутылку кефира. - Опять сердобольные граждане Тоське всего насовали, - недовольно пробурчала Лилиана.- Теперь всю ночь будет все в тумбочке перекладывать да пакетами шуршать. Маленькая Тося была похожа на серенькую мышку. Шустро и почти бесшумно сновала она из палаты в палату. Все её знали, всем она пыталась помочь- кому одеяло поправит, кому пить подаст, кому мусор отнесет в урну, что в туалете стоит, а с кем и просто поговорит. - А что ж, Тося,- как- то спросила я,- у Вас детей нет, что ли? - Как нет?- живо отозвалась она.- Много их у меня. Витька, правда, шалопай шалопаем, да и Вальку судьба не балует,- болеет постоянно, а вот Лёнька- тот да, аж депутат! А Мишка- директор. Чем заведовал директор Мишка и каким депутатом был неведомый нам Лёнька, так и осталось неизвестным, а всезнающая Лилиана, покрутив пальцем у виска, сказала, что Тося " малость умом поехала", вот и городит незнамо что. Больничные дни тянулись как резиновые. От завтрака до обеда, от обеда до ужина, от одной процедуры до другой казалось, проходила целая вечность. Но все, как хорошее, так и плохое, когда- нибудь заканчивается. Завтра понедельник, с утра мне поставят последнюю капельницу, и - ура!!- после обеда домой! Мои оптимистические размышления прервали громкие голоса в коридоре. Кто- то шёл,заглядывая в каждую палату, явно кого- то разыскивая. Тося сидела на кровати, по обыкновению похрустывая печеньем. - Никак, Лёнька?- вдруг встрепенулись бабулечка и стала нащупывать ногами тапки. Выйти в коридор она не успела. Широко распахнувшаяся палатная дверь впустила к нам человек десять каких-то людей с цветами. Впереди шел главврач,а рядом с ним- губернатор, которого мы все до этого видели только по телевизору. - Антонина Васильевна Маслова?- спросил у оробевшей Тоси губернатор. - Да, да, это она,- суетился главврач. Тося медленно поднялась с кровати. Лицо ее было растерянным и удивлённым. - Дорогая Антонина Васильевна!- торжественно произнес губернатор.- Давно уже, к счастью, кончилась война. Но военные награды до сих пор находят своих героев И он открыл красную коробочку, услужливо протянутую ему помощником. На бархатной подушечке лежал орден. - Вот и сегодня,- громко, словно с трибуны, вещал губернатор,- очередная награда нашла своего героя, вернее, героиню!- и он медленно прикрепил орден прямо на застиранной больничный халат. Губернаторская свита поздравила новоиспеченную орденоносицу, вручила ей цветы и удалилась. В палате остались только двое мужчин, уже хорошо в годах. Мы молчали. Было отчего впасть в ступор! Тося, серая бездомная мышка, живущая в больнице, и вдруг орден! А Тося обнимала мужчин, одному поправляла галстук, второму смахивала с пальто невидимые пылинки и говорила, говорила, говорила. - Скажите,- не выдержала Лилиана, когда поток вопросов и наставлений Тоси немного иссяк,- а за что ее орденом- то?! - А она; разве о себе не рассказывала?- спросил мужчина в пальто. - Нет!- хором ответили мы. Мужчина начал говорить. И оказалось, что наша серая мышка Тося в годы войны была водителем. Да- да! Тося- водитель! А мужики эти тогда были воспитанниками детского дома. И весной их детдом эвакуировали. А лёд уже был ненадежный,везти детей было уже опасно. Но совершенно необходимо. Мужчины отказывались ехать, качали головами- не выдержит лёд! А Тося поехала... В полной уверенности, что сумеет проскочить по одной ей ведомым тропкам. И ведь проскочила! Всех ребят доставила на берег в целости и сохранности. Поклялись они тогда звать ее мамой. А было маме 22 года ... И всю войну выполняла Тося самые рискованные задания. Много людей спасла она от голода да от смерти.Как заговоренный был ее автомобиль, хранил ее господь.... - Так что ж ваша мама в больнице- то живёт?- вырвалось у меня - Что ж вы ей жилье не купите, хоть маленькую комнатку?! - Зачем же маленькую,- грустно улыбнулся второй мужчина.- Трёхкомнатную квартиру ей купили. В тихом районе. Да только пустила она туда жильцов, многодетную семью, которой, по ее мнению, помочь, кроме неё, больше некому, а сама вот сюда. Еле нашли её... - А пенсия?- встряла в разговор Лилиана.- Если она ветеран, то пенсия- то у неё хорошая должна быть! - Хорошая,- подтвердил второй мужчина.- Вот почти всю её она и переводит ежемесячно уже много лет в тот самый детдом, детишек из которого она спасла. На протяжении всего разговора Тося порывалась что- то сказать, всплескивала руками, но мужчина помоложе прижимал ее к себе, обнимая, и она успокаивалась. - Собирайся, мама,- сказал седой мужчина, закончив рассказ.- Ко мне поедешь. Живи, сколько хочешь. А надоест, вон, Мишка ждёт тебя не дождется. И Татьяна зовёт, и Ирина, и Павел.. - Ну что вы, родненькие, - со слезами говорила Тося,- мне и здесь хорошо! А у вас дела свои, заботы, до меня ли вам! - До тебя, до тебя- засмеялись мужчины.- Пойдем скорее! И, подхватив маленькую Тосю с обеих сторон, они вышли из палаты Мы опять замолчали. Да и о чем было говорить? Подсмеивались над Тосей, подшучивали, относились свысока,чего уж скрывать, считали ее блаженной, серой мышью .. А вот поди ж ты... В груди маленькой серой мышки билось большое человеческое сердце, способное на подвиги... Здоровья Вам, Антонина Васильевна, на долгие годы! И низкий поклон! Автор: Ольга Савельева

Показано 1-9 из 11 рассказов (страница 1 из 2)