Видео-рассказы

Духовные истории и свидетельства, которые вдохновляют и поучают

Подвиг аввы Моисея Мурина
13:13

Подвиг аввы Моисея Мурина

В те далёкие времена, когда египетские пустыни были населены подвижниками, искавшими спасения души в безмолвии и молитве, когда раскалённые пески Скита принимали в свои объятия тысячи иноков, бежавших от суеты мира, — в те времена жил один старец, о котором люди говорили с благоговением и страхом одновременно. Имя его было Моисей, и прозвали его Мурином за чёрный цвет кожи, ибо родом он был из далёкой Эфиопии. Но не цвет кожи делал его особенным среди братии скитской. История его жизни была настолько удивительна, что казалась притчей, сочинённой для назидания, а не подлинным жизнеописанием. Однако всё, что рассказывали о нём, было правдой — суровой, страшной и вместе с тем обнадёживающей правдой о безграничном милосердии Божием. Некогда этот человек был рабом. Не просто рабом — он был невольником с буйным нравом и непокорным сердцем. Обладая огромной физической силой и вспыльчивым характером, он в гневе убил другого раба. Страх перед наказанием заставил его бежать от хозяина, и он примкнул к разбойникам. Там, среди людей, поставивших себя вне закона, его жестокость и ум быстро вознесли его на самую вершину — он стал атаманом шайки. Имя Моисея наводило ужас на целые области. Его разбойничья шайка не знала пощады. Грабежи, убийства, насилие — всё это было обычным делом для тех, кто следовал за ним. Он был страшен в гневе и беспощаден в мести. Казалось, ничто не могло изменить этого человека, закалённого в преступлениях, обагрившего руки кровью невинных. Но Бог, Который видит сердце каждого человека и знает тайные пути к его душе, нашёл дорогу и к сердцу разбойника Моисея. Случилось нечто — об этом событии святые отцы говорят кратко, не вдаваясь в подробности, ибо важно не то, что именно произошло, а то, что сердце человеческое, даже самое ожесточённое, может смягчиться. Моисей пришёл в монастырь. Бывший атаман разбойников, человек, от которого бежали в страхе целые селения, пришёл к дверям обители и попросил принять его в братию. Представьте себе этого человека — огромного, чернокожего, с руками, привыкшими к оружию, с глазами, видевшими смерть бесчисленное множество раз. Он стоял у ворот монастыря, и, вероятно, монахи смотрели на него с опаской и недоумением. Но приняли. Потому что Церковь — это не собрание праведников, а врачебница для грешников. И чем тяжелее болезнь, тем более необходимо исцеление. Путь от разбойника к святому не бывает лёгким. Страсти, которые копились годами, не отступают по первому желанию. Моисей постился так строго, что другие монахи дивились его воздержанию. Он молился долгими часами, изнуряя тело бдениями. Но страсти не отпускали его. Особенно тяжко одолевала его страсть блудная — в сонных видениях бесы терзали его душу, и казалось, что борьба эта никогда не закончится. Снова и снова приходил он к своему духовному наставнику, авве Исидору, прося совета. Опытный старец терпеливо учил его: не пресыщаться пищей, проводить ночи в молитве, не преклоняя колен, чтобы не заснуть и не подвергнуться искушениям. Моисей исполнял всё это с той же суровой решимостью, с которой когда-то совершал свои разбойничьи набеги. Но теперь он воевал не с людьми — он воевал с самим собой, с собственной падшей природой. В особенно тяжёлые ночи он обходил келлии своих братий, черпая для каждого воду из колодца. Это была тяжёлая работа — колодец был глубок, а многие старцы жили вдалеке от него и не могли сами носить воду. Моисей делал это тайно, по ночам, чтобы никто не знал. Он служил тем самым монахам, которые, возможно, поначалу боялись его, косились на него с недоверием. Смирение своё он выражал не словами, а делами. Однажды ночью, когда он склонился над колодцем, некая невидимая сила ударила его в спину с такой силой, что он упал замертво и пролежал без сознания до рассвета. Это было испытание — и он прошёл через него. Постепенно, год за годом, страсти отступали. Не сразу, не вдруг, но медленно и верно благодать Божия исцеляла израненную душу. Прошло много лет. Моисей, который пришёл в пустыню грешником, каким мало кто бывал, стал великим подвижником. Бог даровал ему власть над демонами — ту самую силу, которую стяжают лишь те, кто прошёл через долгую и тяжёлую борьбу с собой. Он мог одним словом изгонять бесов, одним взглядом успокаивать смущённую душу. Слава о его подвигах стала распространяться за пределы Скита. И вот однажды до правителя той области дошли слухи о великом старце Моисее, который некогда был разбойником, а теперь стал святым. Правитель, движимый любопытством и, возможно, искренним желанием увидеть такого необычного человека, решил посетить пустыню. Весть об этом дошла до старца. И тогда Моисей поступил так, как поступают истинные подвижники. Он не стал ждать почёта и славы. Он не остался в своей келлии, готовясь принять важного гостя. Нет — он встал и пошёл прочь, желая скрыться. По дороге он встретил самого правителя со свитой. Вельможа, не узнав в этом простом старце того, кого искал, обратился к нему с вопросом: — Скажи нам, старец, где келья аввы Моисея? Мы пришли повидать его. И тогда Моисей, глядя на правителя спокойными глазами, в которых уже не было ни тени того огня, что некогда пылал в душе разбойника, ответил: — Чего вы хотите от него? Он человек глупый и грешный. Вельможа поблагодарил старца и пошёл дальше. Когда же он пришёл в церковь и рассказал клирикам о встрече, те печально покачали головами: — Это и был сам авва Моисей. Он сказал это о самом себе, потому что не желал встречаться с вами. Услышав это, правитель пришёл в изумление. Какое смирение! Какое незлобие! Человек, о котором говорили как о великом подвижнике, назвал себя глупым и грешным — и не из ложного смирения, а потому что действительно так считал. Он помнил, кем был. Он помнил свои грехи. И эта память делала его смиренным. Правитель вернулся домой, получив урок, которого не ожидал. Он искал встречи со святым — и встретился с ним, но не узнал. Потому что истинная святость не кричит о себе, не выставляет себя напоказ. Она скрывается, уходит, называет себя недостойной. Ещё одна история раскрывает глубину смирения аввы Моисея. Когда прошло много лет подвижнической жизни, епископ решил рукоположить его в сан диакона. Это была великая честь, которой удостаивались лишь немногие. В день рукоположения епископ облёк Моисея в белую одежду и сказал, улыбаясь: — Вот теперь авва Моисей весь бел! Слова эти были сказаны с любовью — ведь Моисей действительно был чёрен лицом, и белые одежды составляли разительный контраст с его кожей. Но старец воспринял эти слова серьёзно. Он посмотрел на епископа и тихо спросил: — Владыко, что делает человека чистым — внешнее или внутреннее? В этом вопросе была вся его жизнь. Снаружи — белые одежды, знак священного сана. Но что внутри? Моисей помнил. Он помнил каждое убийство, каждое ограбление, каждый грех своей прошлой жизни. И как можно считать себя достойным после такого прошлого? Епископ, желая испытать его смирение, велел клирикам изгнать Моисея из алтаря, говоря оскорбительные слова: — Выйди вон, мурин! Ты недостоин быть здесь! Моисей вышел без единого слова протеста. И когда он был один, говорил сам с собой: — Правильно с тобой поступили, пёс, правильно, чёрный эфиоп! Ты действительно недостоин входить в святое место. Он не возмутился. Он не обиделся. Он принял унижение как должное, потому что считал себя худшим из людей. Епископ, видя такое совершенное смирение, понял, что перед ним действительно святой человек, и рукоположил его во пресвитера. Прошло ещё много лет. Моисею было уже семьдесят пять, когда до монастыря дошла весть: разбойники собираются напасть на обитель. Старец собрал братию и благословил всех уйти, спасаясь от смерти. Но сам остался. Ученики умоляли его бежать вместе с ними, но он спокойно ответил: — Я уже много лет ожидаю времени, когда исполнится на мне слово Господа: «Взявшие меч от меча и погибнут». Я был разбойником. Я убивал. Теперь пришло время принять смерть от тех, кем сам когда-то был. С ним осталось семь учеников. Когда разбойники ворвались в монастырь, Моисей не сопротивлялся. Он принял смерть как мученик, и один из учеников, успевший спрятаться, видел, как с неба сошли семь венцов и опустились на тела убитых. Так закончил свой земной путь великий подвижник Моисей Мурин. От разбойника до святого. От убийцы до мученика. Но даже на вершине святости он оставался смиренным. Даже когда все почитали его как великого старца, он считал себя недостойным грешником. В этой истории скрыта великая истина. Святость — это не то, что человек выставляет напоказ. Истинный подвижник не ищет славы, не стремится к почестям, не желает, чтобы о нём говорили. Когда приходят люди, желающие увидеть его святость, он скрывается. Когда его хвалят, он называет себя грешником. И это не лицемерие, не ложное смирение — это подлинное видение себя. Авва Моисей действительно помнил, кем был. Он не забывал своего прошлого, не вычёркивал из памяти годы разбоя и убийств. Но именно эта память делала его смиренным. Он знал, из какой бездны его вытащила благодать Божия. Он знал, что если бы не милость Господа, он так и остался бы разбойником и погиб бы в своих грехах. Потому и называл себя «глупым и грешным», когда правитель искал встречи с ним. Потому и спрашивал епископа, что делает человека чистым — внешнее или внутреннее. Потому и принимал оскорбления с покорностью, считая себя недостойным священного сана. Церковь хранит память об этом великом подвижнике не только ради назидания. История Моисея Мурина — это свидетельство того, что нет греха, который был бы сильнее милосердия Божия. Нет прошлого, настолько тёмного, чтобы благодать не могла его осветить. Нет человека, настолько падшего, чтобы покаяние не могло его поднять. Но путь этот долог и труден. Моисей боролся со страстями годами. Он не сразу стал святым. Он проходил через искушения, через падения, через отчаяние. Но он не сдавался. И самое главное — он никогда не возносился. Даже став великим подвижником, он помнил, кем был, и это делало его по-настоящему великим. Такова история скрытого подвига аввы Моисея. Подвига, который прятался от людских взоров, убегал от славы, называл себя недостойным. Подвига истинного смирения, которое и есть основание всякой святости. **Источник:** Древний Патерик, Глава 8 «О том, что ничего не должно делать напоказ», история №12 Также: Житие преподобного Моисея Мурина в пересказе святителя Димитрия Ростовского Ссылка: https://azbyka.ru/otechnik/Zhitija_svjatykh/drevnij-paterik/8 **Память преподобного Моисея Мурина:** 28 августа / 10 сентября

Авва Сисой и искушение похвалой
15:22

Авва Сисой и искушение похвалой

Авва Сисой и искушение похвалой Пустыня Скит молчала. Лишь ветер перебирал песчинки, да изредка кричала хищная птица, высматривая добычу. В этой тишине, в маленькой каменной келье, жил старец Сисой — человек, о котором говорили по всему Египту. Говорили, что он провёл в пустыне более шестидесяти лет. Говорили, что видел ангелов. Говорили, что молитва его столь сильна, что однажды воскресил мёртвого. Говорили многое — но сам Сисой об этом никогда не говорил. Он просто жил. Молился. Плёл корзины. Ел раз в день — сухой хлеб и финики. Спал на голой земле. И когда к нему приходили за советом, отвечал просто, почти отрывисто, будто каждое слово давалось ему с трудом. В то утро к его келье направлялась группа молодых иноков. Семеро братьев из монастыря, что стоял в двух днях пути. Они шли увидеть легенду — аввы Сисоя, последнего ученика великого Антония Великого. Шли с трепетом и восхищением. Сисой сидел у входа в келью, перебирая финики. Руки его были узловаты, покрыты старческими пятнами. Лицо — изборождено морщинами, выжжено солнцем. Но глаза оставались ясными, пронзительными. Он увидел приближающихся издалека — семь фигур в грубых монашеских рясах, поднимающих облачко пыли. — Опять, — пробормотал он себе под нос. — Господи, за что Ты посылаешь мне это испытание? Братья подошли, поклонились до земли. — Авва Сисой, — сказал старший из них, инок лет тридцати с благоговением в голосе, — мы пришли получить твоё благословение. Мы слышали о твоей святости и хотим научиться у тебя. Сисой даже не поднял глаз от фиников. — Идите обратно, — сказал он. Братья переглянулись, растерянные. — Но авва... мы шли два дня через пустыню... — Значит, два дня обратно, — Сисой положил финик в рот и стал медленно жевать. — Незачем вам здесь быть. Молодой инок, самый юный из группы, лет двадцати, не выдержал: — Авва, мы слышали, что ты творишь чудеса! Что ты молитвой воскресил умершего отрока! Сисой наконец поднял глаза. Посмотрел на юношу долгим взглядом. — Кто тебе это сказал? — Все говорят, авва. По всему Египту знают. — Все ошибаются, — Сисой вернулся к финикам. — Не я воскресил. Бог воскресил. Я лишь молился. И то — плохо молился. Старший брат осторожно приблизился: — Авва, можно нам присесть? Мы устали с дороги. Сисой махнул рукой — мол, садитесь. Братья расположились на песке у его ног, как ученики у учителя. — Авва, — начал другой инок, — расскажи нам о своём пути. Как ты достиг такой святости? — Какой святости? — Сисой нахмурился. — Ты прожил в пустыне шестьдесят лет! Ты ученик самого Антония Великого! Ты постишься, молишься день и ночь! Разве это не святость? Сисой отложил финики. Встал — медленно, с трудом, как встают очень старые люди. Прошёл несколько шагов, остановился, глядя в сторону гор. — Послушайте меня внимательно, — сказал он, не оборачиваясь. — Если бы вы знали мои помыслы, вы бы побили меня камнями и выгнали из этой пустыни. Братья замерли. — Авва, что ты говоришь? — прошептал старший. Сисой обернулся. Лицо его было серьёзно, почти сурово. — Я говорю правду. Вы думаете, что раз я здесь шестьдесят лет, значит, я свят? Вы думаете, раз я не ем мяса и сплю на земле, значит, я победил страсти? Он подошёл ближе, посмотрел каждому в глаза. — Вы не знаете, что творится в моём сердце. Вы не знаете, какие помыслы одолевают меня каждый день. Какая гордость. Какое тщеславие. Какой гнев. — Но авва, — начал было юноша, — ты же... — Замолчи, — оборвал его Сисой. — Не смей говорить того, чего не знаешь. Он снова сел на своё место. — Хотите знать правду? Вот она. Сегодня утром, когда я увидел вас издалека, знаете, о чём я подумал? Братья молчали. — Я подумал: "Опять пришли поклоняться мне. Опять будут хвалить. Будут просить совета, будто я что-то понимаю". И знаете, что я почувствовал? Никто не отвечал. — Удовольствие. Мне стало приятно, что обо мне знают. Что меня ищут. Что меня называют святым. Вот она — моя святость. Шестьдесят лет в пустыне, а я радуюсь похвале, как юнец радуется новой одежде. Старший брат осторожно возразил: — Но авва, разве это грех? Разве естественно не радоваться тому, что люди ценят твой подвиг? Сисой усмехнулся — горько, без радости. — Подвиг? Какой подвиг? Я сижу здесь не потому, что я герой. Я сижу здесь потому, что боюсь мира. Боюсь людей. Боюсь искушений, которым не смогу противостоять. Я прячусь в пустыне, как трус прячется от врага. — Это неправда, авва! — воскликнул юноша. — Ты молишься за весь мир! Твоя молитва спасает людей! Сисой посмотрел на него долгим взглядом. — Ты думаешь, я знаю, спасает ли моя молитва хоть кого-нибудь? Ты думаешь, я уверен, что Бог вообще слышит меня? — Но как же... воскрешение того отрока... — Отрока воскресил Бог, — жёстко сказал Сисой. — Не я. Я просто стоял рядом. И знаешь, о чём я думал, когда мальчик открыл глаза? Я думал: "Теперь все узнают. Теперь скажут, что я великий чудотворец". Вот о чём я думал. Не о славе Божией. О своей славе. Тишина повисла тяжёлая, неловкая. Наконец старший брат набрался смелости спросить: — Авва, неужели ты не знаешь, что ты близок к Богу? Неужели за шестьдесят лет молитвы и подвига ты не чувствуешь Его близости? Сисой долго молчал. Потом тихо, почти шёпотом, сказал: — Я не знаю, угодил ли я Богу хотя бы в одном деле. Братья ахнули. — Как это возможно? — воскликнул кто-то. — Ты постишься, молишься, живёшь в пустыне! Разве этого недостаточно? Сисой покачал головой. — Недостаточно. Потому что всё это я делаю не для Бога. Я делаю это для себя. Чтобы меня считали святым. Чтобы обо мне говорили. Чтобы вы вот так приходили и кланялись. Он встал, прошёл в келью, вынес кувшин с водой. — Пейте. Отдохните. А потом уходите. Братья пили молча, потрясённые. Тот образ святого старца, с которым они пришли, рушился на глазах. Вместо него перед ними стоял старик, говорящий о своих грехах с такой откровенностью, что становилось не по себе. Младший инок, юноша, который первым заговорил о чудесах, вдруг заплакал. — Авва, если ты говоришь, что ты грешник... то что же мы? Мы ведь только начали монашескую жизнь. Мы ещё слабы, ещё полны страстей. Если ты после шестидесяти лет считаешь себя недостойным, то у нас вообще нет надежды! Сисой подошёл к нему, положил руку на голову. — Вот теперь ты начинаешь понимать, — сказал он мягче. — Надежды у нас действительно нет. Если надеяться на себя. — Тогда на что надеяться? — На милость Божию. Только на неё. Он вернулся на своё место, снова взялся за финики. — Вы пришли сюда учиться святости. Но я не могу научить вас тому, чего сам не знаю. Я могу научить вас только одному — видеть свои грехи. Видеть свою немощь. Видеть своё недостоинство. — Но как же жить с этим знанием? — спросил старший брат. — Как не отчаяться? — Так и жить. Зная, что ты грешник, но Бог милостив. Зная, что ты немощен, но Бог силен. Зная, что ты ничего не достоин, но Бог даёт незаслуженное. Сисой положил финик в рот, прожевал, проглотил. — Вот вы говорите — я святой. А я каждую ночь лежу и думаю: угодил ли я Богу хоть в чём-то? Та молитва, что я читал утром — она была от сердца или по привычке? Тот пост, что я держу — он ради Бога или чтобы вы меня хвалили? То молчание, что я храню — оно от смирения или от гордости? Он посмотрел на них всех. — И знаете, что самое страшное? Я не знаю ответов на эти вопросы. Я честно не знаю. Может быть, всю жизнь я прожил в обмане. Может быть, всё, что я делал, было ради славы человеческой, а не Божьей. — Авва, — тихо сказал старший брат, — если ты так думаешь о себе... значит ли это, что ты действительно смиренный? Сисой засмеялся — коротко, без веселья. — Вот видишь? Даже сейчас ты пытаешься найти во мне добродетель. Даже в моём самоосуждении ты ищешь повод для похвалы. Нет, брат. Я не смиренный. Я просто вижу правду о себе. А правда такова: я грешник, едва держащийся на краю погибели. И только милость Божия не даёт мне упасть. Солнце клонилось к закату. Братья поднялись, собираясь в обратный путь. — Авва, — сказал юноша, — мы пришли за советом. Дай нам хоть одно слово на дорогу. Сисой задумался. — Одно слово? Хорошо. Вот вам слово: не верьте похвалам. Ни чужим, ни своим. Когда люди хвалят вас — не верьте, они не знают, что у вас в сердце. Когда вы сами хвалите себя — тем более не верьте, потому что сердце лукаво и обманывает само себя. — А чему верить? — Верьте только одному: вы — грешники, а Бог — милостив. Это единственная правда, которую я знаю за шестьдесят лет. Братья поклонились, попросили благословения. Сисой благословил их — быстро, почти неохотно, будто тяготился и этим. Когда они отошли на несколько шагов, младший оглянулся. Старец снова сидел у кельи, перебирая финики. Маленький, сгорбленный, одинокий. — Авва, — крикнул юноша, — мы будем молиться за тебя! Сисой поднял голову, усмехнулся: — Молитесь. Мне это очень нужно. Я сам за себя плохо молюсь. Братья шли обратно через пустыню молча. Каждый думал о своём. Наконец старший сказал: — Знаете, что я понял? Мы пришли к святому, а встретили грешника. Но теперь я думаю... может быть, именно поэтому он и святой? — Не понимаю, — сказал кто-то. — Святой не тот, кто считает себя святым. Святой — это тот, кто видит себя грешником. Авва Сисой видит. Поэтому Бог и близок к нему. Юноша шёл последним, оглядываясь время от времени. Вдали, у маленькой кельи, всё ещё сидела согбенная фигура старца. "Если бы вы знали мои помыслы, вы бы побили меня камнями..." Эти слова врезались в память. И юноша вдруг понял: это и есть настоящее смирение. Не показное самоуничижение. А честный, трезвый взгляд на себя. Без прикрас. Без оправданий. А Сисой сидел у кельи до глубокой ночи. Звёзды зажглись над пустыней — яркие, холодные. Он смотрел на них и молился: — Господи, я прожил шестьдесят лет. Скоро умру. И до сих пор не знаю — угодил ли Тебе хоть в чём-то. Прими меня не по делам моим, а по милости Твоей. Аминь. Ветер принёс откуда-то запах цветущей акации. Где-то вдали выл шакал. Пустыня жила своей ночной жизнью. А старец Сисой сидел и думал о том, что завтра снова придут посетители. Снова будут хвалить. Снова будут называть святым. И снова ему придётся бороться с искушением поверить им. Самым трудным в пустыне было не голод, не жажда, не жара. Самым трудным была борьба с собственной гордостью. И эта борьба не кончалась никогда.

Вы можете забрать Катюшу.

Вы можете забрать Катюшу.

-Катюш, а ты бы сходила в магазин за хлебушком? – поплывший взгляд сорокапятилетней дамы, уже не мог сфокусироваться на худеньком силуэте семилетней девчушки, которая жадно сглотнула при упоминании хлеба. -Kонечно, мамочка… Девочка послушно ждала денег, за которые продавщица местного круглосуточного магазинчика, тетя Люда, охая и ахая, продавала Кате буханку хлеба, а иногда совала в голодный кулачок молочную шоколадку или горсть конфет. -Вот же горе – то дитенку. Tакая лапуля у этих пьянчуг растет, - причитала вслед Людмила, прихлебывая растворимый кофе. Катя, стараясь не вдыхать умопомрачительный запах свежей хрустящей корочки, со всех ног неслась домой. Если она себя хорошо вела, то мама всегда отрывала ей корочку, а поверх хлеба укладывались две-три жирные шпротины, с которых капало сладкое масло, пропитывая мякиш. Девочка ела не спеша, понемногу откусывая и тщательно прожевывая свое нехитрое лакомство. Судя по количеству бутылок, родители ждали сегодня гостей, поэтому другого ужина уже не предвиделось. Самое главное теперь, незаметно улизнуть из дома, и не попадаться никому на глаза, иначе могло и влететь. В прошлый раз отец так сильно влепил ей затрещину, что потом два дня болела голова, а из носа периодически кровило. Катя вышла из подъезда. У неё еще была четверть кусочка и целая рыбка. На улице было тихо, не смотря на тёплую весеннюю погоду. Людей было мало, где-то играла веселая музыка, а в кармане у девочки ждали своего часа две шоколадные конфеты. Было так хорошо. Сегодня не холодно бродить по улицам, а если что, можно и к тёте Люде заглянуть, она непременно угостит кофе со сливками и сахаром. И Катя шла, не спеша разглядывая вечерние окна, мечтая о том, чтобы у неё появилась подруга. Уж тогда-то Катя совсем будет счастлива. Ей будет с кем поделиться своими мечтами, мыслями, а иногда и просто молча побродить, когда домой нельзя. Но жалобный писк, раздававшийся из кустов, что росли у мусорных баков, остановил девочку. Она осторожно заглянула в ворох старого вонючего тряпья. В рваной коробке из-под обуви сидел маленький полосатый котенок, и тихо мяукал. Катюша протянула руку, и он понюхал её. Вкусный запах шпрот раззадорил малыша, и он стал жадно облизывать пальцы. От щекотливого язычка девочка захихикала. - Ты что, голодный наверно? А смотри, что у меня есть! – Катя торжественно положила целую рыбку перед носом котенка, затолкав остатки хлеба себе в рот. -Вот, держи. Кушай. Будущий хищник с аппетитом набросился на угощение. Он забавно урчал, глотая целыми кусками, и шипел, когда Катя пыталась гладить его. - Тише, не торопись. Надо понемножку, а то живот разболится, уж я то уже такое проходила, - она улыбнулась новому другу. -А хочешь, я возьму тебя к себе жить? Буду звать тебя Полосатиком и всегда-всегда делиться едой, - Катюша подняла легкого, как пух, малыша, и бережно положила за пазуху. Желтые, как майский мед , фонари освещали тротуар, по которому шла маленькая девочка и оживленно щебетала с мурчащей мордочкой, выглядывающей из-за ворота куртки. *** Дома было спокойно. На кухне остались только пустые бутылки, грязные тарелки и полная пепельница. Bажно гудел котел, беспечно тикали часы. Катя опустилась на стул, а котенка посадила на стол. Животное боязливо обнюхало пустой стакан. -Фу! Полосатик, не надо! Это очень нехорошая гадость. Вдруг ты тоже захочешь каждый день пить её, тогда мы не сможем уже быть друзьями! – она схватила малыша и прижала к лицу, не желая отпускать. Котик в ответ лишь приятно заурчал, упершись мягкими лапками ей в нос, будто успокаивал: « Не волнуйся, мы вместе!» В эту ночь Катя спала очень сладко. Ей снилось что-то очень хорошее, со вкусом бананового мороженного и пирожков с вишней. Полосатик уютно устроился под боком, напевая девочке свои кошачьи колыбельные. Но наутро, отец, увидел котенка, и стал дико орать, чтобы этой « твари» больше здесь не было. Mать курила очередную сигарету, прикладывая мокрое полотенце к голове. Хриплым больным голосом она попросила дочь унести кота « от греха подальше». Девочка, глотая горькие слезы обиды, сидела у подъезда с Полосатиком в руках. Она не знала, куда его можно отнести, а оставлять на мусорке такого чудесного друга ей совершенно не хотелось. Pыдая, она побрела в магазин, к тёте Люде. Там, сбивчиво рассказав, что и как, Катюша умоляла приютить Полосатика, обещая навещать его ежедневно, кормить и воспитывать. Не смогли сердобольные женщины отказать ребенку, оставили котенка жить в подсобке магазина. Полосатику выделили старую линялую кофту и обрезанное пластиковое ведерко из-под майонеза. Всю весну и лето Катя бегала к своему Полосатику, отламывая от купленной буханки «кусочек», за что дома была не один раз бита. Но разве это важно, когда у тебя есть настоящий друг? Девочка часами беседовала с котом, рассказывая обо всем, что с ней происходило. Полосатик устраивался на худых коленках и сладко мурчал, щуря свои лиловые глаза. Тётя Люда, выгребая остатки обеда ему в миску, однажды присмотрелась и всплеснула руками: - Батюшки, таких котов я ещё не видала! Глаза-то у него как ненастоящие. А ну глянь, Оль, - и обе продавщицы с восхищением рассматривали бездонные глаза, в которых было море тепла и понимания, а он только хитро мурлыкал - сытый и довольный. К осени Полосатик превратился в настоящего красавца. Большой пушистый котяра со сказочными глазами. Не раз его пытались увезти покупатели, но он даже близко ни к кому не подходил, дожидаясь свою маленькую хозяйку. Однажды Кати не было несколько дней. Она не приходила за хлебом и не навещала Полосатика. Тётя Люда начала беспокоиться – уж не заболела ли. Но Катюша пришла. На её бледных скулах, уже желтели синяки. На нижней губе была некрасивая коричневая корка. На удивленные взгляды продавщиц, она коротко бросила: - Упала. Но за магазином, уткнувшись опухшим от слез личиком в мягкий пушистый бок, девочка что-то долго рассказывала своему другу. Она так и уснула, обнимая большого внимательного кота. Тетя Люда аккуратно подняла малышку и переложила на старенький диван в подсобке, укрыв Катю потрепанным одеялом. Потом, она позвонила Николаичу – местному участковому, но тот лишь повздыхал, говоря, что доказать побои будет сложно. Да и связываться с этими алкашами он не хотел. Женщина расплакалась. Ей было до боли жалко эту маленькую девчушку, которой она не могла ничем помочь. Своих детей у неё не было и Люда не раз думала о том, что хотела бы себе такую доченьку. Полосатик нервно наматывал круги вокруг дивана, заботливо обнюхивая Катино лицо, а потом и вовсе пропал. Всю ночь девочка проспала в магазине, за ней даже никто не пришел. Утром, когда она проснулась, тётя Люда накормила её бутербродами со сладким чаем и велела с тётей Олей присмотреть за магазином, пока она сходит « по важным делам». Катя с радостью согласилась, а женщина, полная решимости, отправилась к её родителям. Но уже у подъезда дорогу ей загородил Николаич. - Цыц, куда тебя несет? У нас тут убийство, так что лучше туда не соваться. Ты лучше скажи, малявку Анохиных ночью не видала? -Катю? А кого убили? – Людмила взволнованно пробежалась глазами по окнам многоэтажного дома. -Да вот ее родителейд иубилии. Вот ищем её, мож забрали девку – то. -Н..нет, она у меня в подсобке спала, с ней все в порядке. А кто убил? - Да кто знает. Люд, может, оставишь малявку на пару дней у себя? Пока родных поищем, ну чтоб в приют не оформлять. А то только бумажки доделаем, так обязательно бабка какая-нибудь нарисуется. -Да, конечно, без проблем, - сердце тёти Люды учащенно забилось от радости. Ей было абсолютно не жалко Катиных родителей. Она счастливая понеслась обратно в магазин. Пошушукавшись со своей напарницей, они решили пока девочке ничего не говорить о смерти, просто сказали, что Катина мама разрешила ей погостить у тёти Люды немножко. Катюша очень обрадовалась, спрашивая, научат ли её пользоваться кассой. С того дня Полосатик больше не появлялся. Его долго и настойчиво звала девочка, обходя ближайшие мусорки, но кот не приходил. Еда в его миске так и оставалась не тронутой. Тётя Люда заботилась о Кате, страшась момента, когда её отнимут. Однажды, она решилась идти в местную опеку и подать документы на удочерение. Но ей отказывали, говоря, что она не подходит по многим пунктам –одинокая, незамужняя, работающая ночами. Женщина сжималась от своей социальной неполноценности и отступала, чтобы через время попробовать ещё. Так прошло два месяца. Катя привыкла к Людмиле, научилась готовить яичницу, читать по слогам и наводить порядок, чтобы порадовать уставшую с работы женщину. Когда выпал первый снег, а было это 3 ноября, Кате исполнилось 7 лет. Она задула яркие парафиновые свечи на магазинном медовике и громко сказала, повернувшись к Люде: -Хочу, чтобы мы с тобой всегда - всегда жили вместе, и чтобы ты стала моей мамой! – она обняла растрогавшуюся женщину. - Я тоже только об этом и мечтаю, Катюшенька, - прошептала Людмила. В дверь постучали. Сегодня гостей не ждали, поэтому, когда на пороге возник представительный молодой человек, Людмила была очень удивлена. - Здравствуйте, я представитель отдела опеки и попечительства города Москвы. Ко мне попали ваши прошения и документы, вот я и приехал, чтобы, так сказать, познакомиться лично, - он протянул руку. -Проходите, мы просто никого не ждали, - женщина пригласила гостя в кухню. - А хотите чаю? Тётя Люда, знаете какой вкусный купила? Со вкусом тропических фруктов. Вы такого точно никогда не пробовали, - Катя поставила перед мужчиной кружку. -Угощай. А это твой торт? – он улыбнулся. -Угу! Мне уже 7 лет. В следующем году я в школу пойду, - она важно закивала. -В школу – это хорошее дело. Ну а как тебе тут живется? Рассказывай! – он отхлебнул из кружки. -Хорошо, - девочка оживилась… Они еще долго беседовали, сидя на небольшой кухне, ели торт, запивая его липтоном со вкусом тропических фруктов. Маленькая девочка и вежливый молодой человек в дорогом костюме. Людмила слушала их, подперев щёку кулаком, ей было так уютно и спокойно. -Что ж, к сожалению, мне пора, - мужчина встал. Он выудил из своего портфеля плотную папку. -Вот, Людмила Алексеевна, с этими документами пройдете завтра в районный суд, обратитесь к секретарю и напишите заявление. Не волнуйтесь, вам все расскажут. Рассмотрение дела в суде –простая формальность. И вы сможете забрать Катюшу. - Забрать? – Людмила растерялась. Она не могла найти ни одного подходящего слова для этого доброго человека. А девочка радостно обняла его, зажмурилась и повторяла: -Спасибо! Спасибо! Спасибо! -Спасибо, - сдавленно, стараясь удержать горячие слезы радости, прошептала Людмила. - Берегите её, - обернулся к Людмиле мужчина. Она от удивления застыла – на неё смотрели бездонные лиловые глаза, в которых было море тепла и понимания. Автор истории:Алина Сысоева

Новый год.

Новый год.

Растил, одевал, учил детей и думал, наверное, что это самое главное. А этого мало, человек ведь не поросенок. Ведь это же самое основное: из человека вырастить человека, а не едока. Человек, кем бы он ни был, и чем бы он не занимался, всегда будет человеком… Новый год , 2 января, вечер. Иду на отпевание усопшего. А сам думаю, а туда ли я иду? Адрес специально на бумажку не записал, понадеялся, что запомню. Номера телефона тоже нет, подтвердить вызов мне никто не сможет. Так что приходится полагаться только на память, ну и на интуицию, разумеется. Пятый этаж, ни на входе в подъезд, ни возле квартиры никаких свидетельств о присутствии покойника. Хотя, сейчас это обычное дело. Боятся люди разных неожиданностей. Мне знакомый батюшка рассказывал: у них в городке люди не стали заносить домой крышку от гроба, и оставили её на ночь у входа в подъезд А какие-то шутники решили позабавиться и утащили эту крышку. Утром хватились, а крышки нет. Что делать, где искать? Хоть плач. И тут звонок: это не вашу крышку несут наши факелоносцы? У них возле дороги ещё в советские годы поставили несколько таких привычных всем нам фигур. Как обычно, тётка с веслом, кто-то там с ядром, и бегущие факелоносцы. Несколько бегунов, все вместе, несущие один на всех горящий факел. Тётка с веслом и метатель ядра уже рассыпались и исчезли со своих постаментов, а бегуны всё ещё бегут. Вот туда, к факелоносцам эти клоуны и затащили крышку от гроба. Когда несчастные плакали и снимали крышку, вокруг памятника стояли и смеялись какие-то люди. Прежде чем позвонить в дверь прислушался, а вдруг я ошибся? Представьте себе картинку: вы весело, ничего не подозревая, отмечаете праздник «Новый год», а к вам вваливается батюшка в черной одежде и при этом совершенно трезвый: «Это у вас тут покойник?» Легко с ума можно сойти, да еще при нашей всеобщей мнительности и суеверии. Помню, это ещё в годы моей юности к нам в военный городок привезли из Афгана «Груз 200», причём перед самым Новым годом. У нас тогда молодой офицер погиб, снайпер застрелил. И непонятно: то ли, случайно он высунулся, то ли, из-за того письма, что про жену из дому получил. Причём, не знаю уж по чьей вине, но родителей о том, что сын погиб и его домой везут, заранее не предупредили. Те готовятся праздник праздновать, стол накрыли, шампанское охлаждаться поставили. Слышат им в дверь звонят, думали, соседи поздравлять пришли. Открывают, а за дверями такая беда… Вот ведь как в жизни бывает… Прислушался, действительно за дверью поют, громкие радостные голоса. Точно ошибся. А что делать? Другого адреса у меня всё равно нет. Может рискнуть? Спрашивать ничего не буду, а только поздравлю народ, словно я «дед Мороз», и скажу: «Ой, простите люди добрые, ошибся», – а дальше стану действовать по обстановке. Звоню, открывают. Смотрю: из кухни в коридор тянется длинный стол за столом человек пятнадцать, все выпившие и довольные. Сразу видно, времени зря не теряют. Я выпаливаю заготовленную тираду, а мне в ответ под общий восторг: – Нет-нет, – не ошибся! Помогают раздеться и, протиснувшись между столом и стенкой, я иду в зал. Вхожу, действительно, в большой комнате в полнейшем одиночестве стоит на столе гроб, и в нём тело пожилого мужчины. Это дед и отец тем, кто в это время пьёт и веселился за дверью. Приглашаю народ помолиться, думаю: сейчас все встанут и пойдут, – но не тут-то было! Никто даже не шелохнулся, и уж тем более, не стал вставать. Только, как-то все поскучнели и враз замолчали. Веселье оборвалось, наступило тягостное молчание, и это на Новый-то год! И я почувствовал себя тем крокодилом, из детского стишка, который у детей солнышко отобрал. Родственники стали переглядываться между собой и о чём-то шептаться. А потом ко мне подошел молодой мужчина, ростом выше меня на голову с большими, и без сомнения, сильными руками. Он вежливо, но крепко обнял меня за плечи и попросил пройти с ним в другую комнату. Мы сели на диван, и тогда он спросил: – Батюшка, сколько тебе надо? Я его сперва не понял, но потом сообразил. Вопрос о пожертвовании за исполняемую требу всегда для меня неприятен, хотя служу уже давно. Как и во сколько можно оценить молитву? Для меня это всегда остается загадкой. Потому никогда не назначаю плату, а принимаю пожертвование, – и только в том случае, если меня об этом спрашивают. Как правило, все требы оформляются за свечным ящиком и не мною, но эти люди телефонным звонком вызвали священника на дом, и заранее в церковь не приходили, – оно и понятно – Новый год. Я сказал об обычной сумме пожертвования, принятого у нас в храме. Мужчина, видимо сын усопшего, достал внушительную пачку крупных купюр и отсчитал деньги: – Батюшка, вот здесь в два раза больше. И у меня к тебе просьба: – ты уж сам там чего придумай, только, пожалуйста, иди отсюда, не порти нам праздник… Я шел по улице и не знал, что мне делать, плакать или смеяться? Жалко было умершего старика. Еще не закопали, а уже забыли. Если ты не нужен даже самым близким тебе людям, то кому ты вообще нужен? Закопают, как старую ветошь и забудут. Никто за тебя никогда не помолится… Хотя, кого здесь винить? Скорее всего, сам и виноват: растил, одевал, учил детей и думал, наверное, что это самое главное. А этого мало, человек ведь не поросенок. Ведь это же самое основное: из человека вырастить человека, а не едока. Человек, кем бы он ни был, и чем бы он не занимался, всегда будет человеком, а едок, каких бы он жизненных высот не достиг, так никогда и не поднимется выше уровня едока.

Сюрприз для мамы.

Сюрприз для мамы.

Вчера короткий рабочий день был и я пришла домой раньше сына. Он, естественно, не догадывается, что мама дома. И вот, что я вижу. Открывается дверь, ногой в квартиру заталкивается рюкзак, потом показывается сапог — весь в комьях глины и грязи, потом другой в таком же состоянии. Потом спиной (в нашем случае — попой) заходит сын. Закрывает дверь, судя по всему зубами. Спина (куртка то есть) тоже грязная. Я молча на все это смотрю (молча — потому что в шоке и понимаю, что все-равно стирать, мыть. Ну и вообще, сама не знаю, почему молчу). Дальше он оборачивается, видит меня, делает вот такие глаза, роняет на пол пластиковый стаканчик с грязной водой. И: Мама, ты все испортила. Я: Я испортила? Ты себя видел? Ну, тут я нагнулась и увидела, что из этого пластикового, грязного-прегрязного стаканчика вместе с водой выплеснулись еще и 3 цветочка мать-и-мачехи. А оказывается, было все так: Сын возвращался из школы и увидел около теплотрассы цветущую мать-и-мачеху. Сорвал. Но!!! Их было только 2 цветка. А он-то знает примету, что 2 цветка дарить нельзя. Вот тут все и началась. Сначала он нашел стаканчик пластиковый (благо их много валяется), потом нашел лужу (как оказалось, найти лужу с чистой водой — это дело непростое). Ну, а потом он пошел исследовать теплотрассу. В ходе исследования из-под теплотрассы на него набросились бродячие собаки (благо это были щенки и все обошлось без крови), сын испугался, но стаканчик не выронил (предпочел бросить рюкзак). Потом он с теплотрассы свалился (говорит, что 1 раз, но мне кажется, что он там повалялся хорошенько). И вот, в самом конце — за гаражами (о, чудо) его ждал еще один прекрасный цветок. ПОБЕДА!!! В ходе этой акции была потеряна шапка (если кто найдет — может напишите, я заберу. Хорошая была — adidas, вязаная с козыречком в форме кепочки, синенькая…), порваны штаны собаками, оторван карман от куртки (но это я пришью — нормально). Грязь была даже на майке и рубашке (но это тоже не страшно). Обошлось без ран и синяков (Слава Богу!!!). И никогда не забуду, какие у него были глаза, когда я ему сказала: А теперь, давай я уйду в комнату, а через 5 минут выйду и ты сделаешь сюрприз, как хотел. И через какое-то время он сам постучал в дверь и принес мне в рюмочке эти 3 цветочка. Это мои самые любимые, самые долгожданные и самые прекрасные (слов не хватает) цветы на свете. Они ведь добыты тяжким трудом и ради них проведена целая военная операция.

Кроткий нрав

Кроткий нрав

Миша достался мне по наследству от предыдущей послушницы монастырского киоска. Начинаю работу и вижу, что неподалёку подолгу сидит мужчина лет 45. Одет он худо, небрит, на голове лыжная шапочка, на ногах тапочки. А глаза добрые и ясные, как у ребёнка. Миша помогал тем, кто нёс послушание в монастырском киоске, когда нужны были мужские руки: воды в бочку натаскать для чая, расставить столы и стулья утром, а также собрать их вечером или в случае дождя. Протереть столы и убрать одноразовую посуду, забытую покупателями-паломниками… Вообще-то, принести воды и расставить столы и стулья должен брат на послушании, который привозит хлеб и пирожки на тележке и увозит пустые ящики. Но он очень загружен работой, и не всегда его можно дождаться. А Миша тут как тут. В выходные, когда народу в обители много, желающих попить чая с монастырскими пирожками столько, что я порой остаюсь без обеда. Выйти на улицу и прибраться некогда. А тут Миша: – Водички принести, а? – Давай тряпку, там детишки чай пролили, надо стол вытереть, во! – Щас дождяра ливанёт, давай мебель твою начну убирать. Миша сейчас нигде не работает. Решил отдохнуть летом. А осенью собирается опять устраиваться на работу. У Миши – летние каникулы. Знающие его люди говорят, что он всю жизнь работал грузчиком. А этой зимой – на мойке автобусов. Говорят, что он не пьёт. Очень кроткий человек. Но умственное развитие у Миши как у ребёнка. Он говорит про себя: – Я, это, не очень умный. Живу, во! – Миша, как ты учился? Смущённо улыбаясь, показывает один палец, а затем два пальца: – Колы да двойки! Во! Восемь классов закончил! – Миша, ты почему с работы ушёл? – Автобусы мыл! Зимой! Во! А ты попробуй зимой холодной водой автобусы мыть! У Оптиной иногда стоят нищие, просят милостыню. Миша денег не просит. – Миша, ты на что живёшь? Ты не просишь милостыню? – Не! Я машины мою. Мне за это дают денежку. А иногда ничего не дают. Смеются. Сегодня Мише за работу дали сто рублей. Миша счастлив. Он гордо показывает мне сторублёвую бумажку: «Деньги!» Сидит за столом. Время от времени достаёт сто рублей, разглаживает, рассматривает, снова бережно кладёт в карман. К киоску подходит, по-детски улыбаясь, блаженненькая Мария, она уже пожилая. На плакате, висящем на груди, написано: «Помогите сироте Марии на лекарства». Миша суетится, подбегает ко мне: – Во! Марии дай чаю! И пирожков! Это… С картошкой. И булочку с маком! Во! Я заплачу! У меня есть деньги! И Миша радостно протягивает свою драгоценность – сторублёвую бумажку. Миша покупает Марии то, что любит сам, ведёт старушку, усаживает и радостно угощает. Он счастлив. У него есть деньги, и он может потратить их на нуждающегося человека. Миша радуется простым вещам – солнцу и дождю. Чаю и булочке. Воробышку, клюющему крошки с его ладони. Рыжему коту за калькулятором. Возможности помочь людям. У Миши нет кризиса. Он не читает газет и не знает о нём. – Миша, у тебя родители живы? – Не! – Миша отвечает коротко и отходит. Сидит за столом, думает, видимо, о грустном, затем подходит: – Алёнушка! А я свою мамочку знаешь где похоронил? На новом кладбище! У меня мамочка очень хорошая была. Она меня строго держала – во! И любила! А теперь я один совсем. Плохо, Алёнушка, одному. – Ну, ничего, Мишенька! Да и не один ты! Ты же со мной! – Да, я с тобой! Я тебе помогаю, да?! Мишу угостили конфетами. Он приносит их мне: – Алёнушка, сестрёнка, конфеты, во! Ему приятно поделиться своей радостью. У Миши есть мечта. – Алёнушка, а знаешь, хочу я свой домишко! У меня там банька будет, во! Хочу завести два поросёнка, барашка, гусей. Хорошо! К киоску подходит милиционер: – Миша! Мишка! Ты чо не бреешься? Ты у нас этот, как ево, комильфо! Дон Жуан! И обращаясь ко мне: – Он вам не мешает? Миша смущён словом «комильфо». Я вижу, что он очень деликатен. При всей простоте Миша тонкостью чувств мог бы соперничать с самым образованным человеком. Миша краснеет и пытается улыбаться милиционеру, и я чувствую, как ему неудобно за грубые шутки. Душа у него детская и чистая. Сегодня у Миши сплошные искушения. После милиционера к киоску на дорогой иномарке приехал холёный мужчина. Купил, долго выбирая, пирожок с рыбой и кофе. А потом подошёл к сидящему за столом Мише и, присаживаясь, бросил ему: «Пшёл вон отсюда! Развелись тут, бомжи несчастные!» Миша покраснел и встал. Бросил взгляд в мою сторону и кротко отошёл от киоска. Сел на бордюр рядом с колонкой. Сидит. Голову опустил. Мужчина из иномарки подходит ко мне второй раз: «Налейте, пожалуйста, ещё кофе». Я глубоко вздыхаю. Мысленно прощаюсь с полюбившимся мне послушанием и отвечаю: «Простите, но я не могу налить вам кофе, пока вы не извинитесь перед моим братом, которого вы только что обидели». Мужчина поражён: – Перед вашим братом?! – Да, Миша – мой брат. И ваш брат. Он очень расстроен. Утешьте его. Я смотрю в глаза мужчине. Добавляю мягкости в голосе: – Пожалуйста! Выражение лица мужчины меняется. Как будто встретившись взглядом со мной, он понимает меня и чувствует мою нежность к Мише. Мужчина идёт к Мише, что-то говорит ему, хлопает по плечу. Они возвращаются вместе, и Мишу даже угощают кофе, хотя он деликатно отказывается. Мир восстановлен. Мужчина садится в иномарку, вид у него весёлый. Он машет нам рукой и кричит: «Привет Оптиной!» Мишин день кончается благополучно. Кому-то Бог даёт ум, кому-то богатство, кому-то красоту. А Мише – кроткий нрав и доброе сердце. У киоска снуют Божьи пташки. Те самые, которые не сеют и не пашут. А Господь их кормит. Всем посылает милосердный Господь на потребу. По словам псалмопевца Давида, Господь, «насытишася сынов, и оставиша останки младенцем своим!» И крох этих хватит рабу Божьему Мише… Автор: Ольга Рожнева

💝 Помогите шестерёнкам проекта крутиться!

Ваша финансовая поддержка — масло для технической части (серверы, хостинг, домены).
Без смазки даже самый лучший механизм заклинит 🔧

Весомый аргумент в споре.

Весомый аргумент в споре.

Я давно уже перестал спорить о вере. С семинарской скамьи мы (тогда нас была группа семинаристов) увлеклись сектоведением. У нас был преподаватель сектоведения и наш лидер - Юлия Вячеславовна, из-за внушительного возраста имевшая прозвище от студентов «Бабушка». Она-то и подсказала, где можно практически узнать, что такое секта. Мы встречались с представителями разных направлений, дискутировали, доказывали. После, когда уже был диаконом, продолжил эту деятельность. Еще несколько лет мне понадобилось, чтобы понять, что в споре Истина не рождается. Если человеку рассказать о Боге, почти наверняка он ничего не поймет, потому что Бога можно только показать. Вернее Он Сам человеку может открыться. И я заметил, что добрый разговор после молитвы и с молитвой гораздо результативнее, чем объективная победа в дискуссии. К чему это я. Недавно узнал, что один человек, знакомый, ходивший непродолжительное время в храм, практикует восточный оккультизм (я вообще современные восточные практики отношу к оккультизму. А не современные? К сатанизму). И я вспомнил как трудно было с ним говорить о Боге. На каждую реплику - «а я думаю», «а я считаю». И как-то взгрустнулось: сколько человек теряет из-за «многоумия», нежелания постигать, потому что это может обличить его жизнь, принесет боль осознания. А меняться не хочется. Почему не хочется? Потому что не знает, что он приобретет, вернее, Кого приобретет. Его жизнь с ее слабостями, радостями, заботами - это то, что у него есть сейчас. Жизнь со Христом для него - непонятная перспектива. Спорить, доказывать что так лучше - бесполезное дело. А вот молитва о нем и добрые разговоры могут многое изменить. У тебя есть такой друг, родственник, знакомый, о котором ты волнуешься, потому что он не знает Истины? Не нужно спорить, доказывать, язвить, навязывать. Потрать эту энергию на молитву. Попроси Бога о нем: «Господи, я знаю что Ты любишь его, и мне он важен. Прошу Тебя, если на то будет Твоя святая воля, просвети его Светом Истины Твоей». Лучше один вздох в молитве о заблуждающемся, чем тысячи вздохов в спорах.

Человека уж нет, а память о нём жива.

Человека уж нет, а память о нём жива.

- Бабушка, а зачем ты здесь яблоньку посадила, ведь тут все ходят, они же с неё яблоки рвать будут! - для того и посадила здесь, у дорожки, чтобы все кто проходит, могли яблочком угоститься. Ты вырастешь, меня не будет уже, а яблонька будет людей радовать. - И рябинку за огородом для того же посадила? Чтоб она людей радовала? - И рябинку для того же, внученька. - А берёзки вдоль поля для чего мы с тобой сажали? - В берёзках грибы расти будут и пастух наш отдыхать будет и коровки его. - А черёмуху у ручья? - А черёмуха по весне белым цветом цвести станет - красиво будет - людям на радость. - А ёлочки? Помнишь сколько ты их тогда в лесу посадила? я до столько даже считать не умею! - Да, помню конечно - 365 штучек высадила - ровно столько сколько дней в году. Они годика через три подтянутся, окрепнут, хороший лес будет. Сколько я себя помню - с раннего детства - моя прабабушка сажала деревья. Берёзки, рябинки, яблоньки. В поле, вдоль тропинок, за деревней, у колодца - везде, где их зелёная свежесть и вкусные плоды могли пригодиться людям. Выращивала из семечек саженцы лучших яблок, пестовала и ухаживала за ними, пока они не входили в пору саженца, а потом аккуратненько переносила на место, где той яблоньке надлежало расти. Давно уже нет в живых моей любимой прабабушки, а деревца её живут - большие уже стали, сильные - хранят память о той, которая их здесь посадила. У моей прабабушки была нелёгкая жизнь. Родилась она в 1903-м году в небогатой многодетной семье и уже с 11 лет жила и работала "в людях" - за хлеб. была она старательной, работящей - все дела в её руках спорились да ладились. Как пора пришла - жениха она себе сама выбрала - по душе да по сердцу. Жили с суженым душа в душу, без ссор и раздоров. Пока чёрным вороном не налетела беда. 22 июня 1941-года, пришла страшная весть - война... В тот же день призвали молодого комсомольца Марка Фёдоровича (моего прадедушку) защищать родную землю. И осталась Катерина Николаевна одна с пятью детьми мал-мала меньше одна. А через 4 месяца пришла похоронка............... Нет больше её ясного сокола, нет кормильца и защитника, погиб в бою... И упасть бы горем сломленной, и завыть бы в голос, да нельзя - надо детей поднимать. Собрала она всю волю в кулак и стала жить дальше. Потом были и голод и холод и эвакуация аж в Сибирь, на реку Чусовую - в самую тайгу. В маленькую деревеньку с жутким названием Могильное. Оказалось и там люди живут... Ничего, прижились.. Выжили. Выстояли, а после войны в родные места вернулись. Старшие дети подросли - помощниками стали. Вместе подняли разбомбленный врагами дом, наладили немудрёное хозяйство и стали жить в труде и по совести. Послевоенные годы были тяжёлыми, много работать приходилось. Но работы Катерина Николаевна никогда не боялась и детей учила ни на кого не надеяться, а самим для себя трудиться. В то время их хозяйство считалось одним их крепких, не смотря на то, что замуж прабабушка так больше и не вышла, хотя многие сватались к красивой работящей вдове - любила она своего суженого и верность ему сохранила на всю жизнь. Дети выросли. Женились, внуки пошли. Только одна дочь - Евдокия - замуж выходить не стала - решила с мамой остаться, чтобы в старости быть ей помощницей и утешением. Забрала она её в Москву. Только там прабабушке тяжко было... Просилось сердце в родные места, к земле и простору. Каждое лето привозила дочь престарелую маму на её родину, где жил теперь её старший сын с семьёй - мой дедушка. Вместе с прабабушкой часто уходили мы в лес, в поле, собирали травки, грибы, ягоды. Кажется не было для неё и для меня любимее дела, чем ходить по знакомым тропочкам, и вдыхать воздух родного края. Много интересного и заветного тогда мне прабабушка поведала. И о травках целебных, и о деревцах полезных. И о людях и их судьбах. Никогда не злилась она, не сквернословила, кажется и слов плохих в голове не держала никогда. Если встречался дурной человек - спокойно говорила ему: "Иди, ступай своей дорогой откуда пришёл" - он и шёл себе дальше... Никого не осуждала и не обсуждала. Жила просто, но с достоинством. К детям своим строга была и требовательна, но по уму да по толку. И они, сами деды уже - её любили и почитали беспрекословно. Питалась простой растительной пищей, без дела сидеть не любила - всегда её руки были заняты то рукоделием, то каким-нибудь делом по дому. А рукодельницей была - каких поискать! И шила, и вышивала, и вязала, и строчку делала - как мало кто может. А больше всего она любила живые растения. Деревца, травки, кустики - всегда повторяла, что они тоже живые и слышат и понимают всё. И нельзя их губить и ломать. И детям своим, а потом и внукам и правнукам этот завет крепко внушила - нельзя без толку живые деревья губить! Любила моя прабабушка повторять фразу: "Живи просто и доживёшь годов до ста." И добавляла: "Вот я просто живу, потому и не умираю". До ста лет Катерина Николаевна не дожила всего 4 года. Ушла из жизни в 96 лет.... Человека уж нет, а память о нём жива. В деревьях, которые он посадил, в словах и напутствиях, в поступках и делах. И во внуках и правнуках, которые продолжают и преумножают наш род. Потому что простая жизнь правдой крепка, и память о ней поэтому крепкая. (Памяти моей прабабушки - Бойцовой Катерины Николаевны посвящается) Автор: Наталья Бутова

(Не) чужой ребёнок.

(Не) чужой ребёнок.

Не то, чтобы Ира невзлюбила отчима, просто не приняла. Ну, какой он ей папа? Не было никогда у Иры папы и этот «дядя Федя съел медведя» тоже не папа. Однако ради мамы она с первых дней знакомства старалась держать свое недовольство при себе. Не маленькая, уже одиннадцатый год, понимает, что маме хочется семью, хочется, чтобы за ней ухаживали. Так-то дядя Федя неплохой, молчаливый просто. Но чужой. Иру словно и не замечает. Зато не пьет, как отец у лучшей подруги Зины, что была ей даже сестрой троюродной. А Федор словно и не замечал, что у его любимой женщины подрастает дочь. Принял как данность ее наличие и стал строить планы на дальнейшую жизнь, в надежде, что родит ему Женька своего родного сына, а то и двух. Расписались они быстро и тихо, обменяли две квартиры на одну просторную, в которой у Иры появилась своя комната, и между отчимом и Ирой появился просто «худой мир», вместо «доброй ссоры». Пообедав после школы, Ира ныряла в свою комнату и старалась поменьше сталкиваться с мужем матери. Он с дружбой тоже не навязывался. Когда у Евгении появилась тошнота по утрам и стало мучить головокружение, они даже все дружно обрадовались – беременность! Ира мечтала о братике, а Федор о сыне. Но случилось страшное, не новая жизнь зародилась, а болезнь поселилась инородной агрессивной плотью в головном мозге молодой еще женщины. Стала Ира сиротой уже в 11 лет. И путь ее лежал прямиком в детский дом. Она еще не задумывалась о своей дальнейшей судьбе, придавленная страшным горем, когда услышала, как на кухне рыдает после поминок пьяненькая мать Зины и словно оправдывается перед Федором:- да взяла бы я ее к себе, все же Женька сестра моя двоюродная, не чужие. Но мы сами с Зинкой раз в неделю из дома бегаем, как мой шары зальет. Не потяну. А больше никого у нас из родни и нет. Ира не хотела подслушивать, но так получилось, и из разговора она поняла, что приходили из опеки, что «изымают ее в детский дом», что в этих стенах большой и просторной квартиры, она потому, что отчим отстоял, выпросил несколько дней, в надежде найти родню Жени. Вот и разговор этот отсюда вытекает. - Ира, поговорить надо - начал утром отчим, но замолчал, подбирая слова. - Да, не бойтесь, говорите, я уже знаю, что нужно в детдом собираться. -Я о другом. Если ты не против, то я хочу оформить опекунство над тобой, ведь мы с матерью были расписаны, говорят, что можно попытаться, но если ты сама захочешь. Я знаю, отец из меня никудышный, но не могу я тебя в детдом отдать. НЕ МОГУ. Может, попробуем? Ради Жени, попробуем. Наверное, смотрит на нас и переживает. Она и не представляла, что взрослый мужчина может плакать. Особенно Федор. Он и на похоронах не плакал. Окаменевший был, да, но ни одной слезинки. А тут…. Подошла, обняла его и стала, как маленького утешать. Все у них получилось. Кто кого поддерживал первые полгода, это еще вопрос, но время потихоньку лечит. Наладили быт, научились оба варить борщ и не только. Научились разговаривать друг с другом. Правда Федор собеседник был немногословный, но Ира привыкла. Помимо благодарности, она стала испытывать и уважение к отчиму. Мужик он был справедливый. Не раз заступался за нее во дворе, пытался как-то ее радовать в мелочах. То мороженку после работы принесет, то два билета на премьеру кино им с Зиной купит. Иногда забегала тетя – что помочь, подсказать, разобраться со счетами, квитками за квартиру. Частенько приходила с ночевкой Зина. Боль стихала. Стали жить. Федор ходил на собрания в школу, оставлял часть зарплаты на общее пользование и никогда не спрашивал отчетов. Ира старалась не подводить его. Но никогда не называла его папой, ни в глаза, ни за спиной, понимая, что для него она чужой ребенок. Не сама пришла к такому выводу, а нашлись «добрые люди» - просветили «сиротку», жалея слащаво. Когда ей исполнилось 14, Федор опять решился на тяжелый для обоих разговор. На этот раз, он спрашивал ее мнение по поводу своей женитьбы. На работе незаметно у него стали строиться отношения с одной женщиной, и еще - у них будет ребенок. - Я бы ушел к ней жить, но ты еще не можешь оставаться одна. Да и опека набежит. А вдвоем к ней тоже не вариант – тесновато будет. У нее лишь комната в служебном доме. Но если я приведу ее сюда, как думаешь – уживемся? Внешне ужились. Лида ходила по дому, как важная гусыня, лелея свою первую беременность, Федор повеселел, а Ира старалась сглаживать все возникающие конфликты. К ней почему-то так и не пришел сложный подростковый период. Наверное она сразу повзрослела с уходом мамы. А вот Лида… Ира многое списывала на ее беременность и не рассказывала Федору, как сползает улыбка с лица его жены, когда за ним закрывается дверь. Как всем своим видом она показывает Ире, что теперь хозяйка она, а Ира никто. И это «никто» по недоразумению, по глупости Федора мешается у них с мужем под ногами. Поняв, что Ира ничего Федору передавать не собирается, она уже не только видом, но и словами открыто это ей стала говорить. Раздражала ее чужая дочь, чужой ребенок. И опять помогла старая тактика. Поменьше попадаться на глаза. Федор долго был в неведении, но когда родился их с Лидой сын - Стаська, то стал догадываться, что Ире непросто в их семье. Лида уже и Федору стала напевать, что чужой ребенок ей мешает. Ну и что, что несколько квадратных метров ей в этой квартире принадлежат? Выплатим ее долю к совершеннолетию, и пусть живет своей жизнью, - пела она ему. А сейчас о ней государство должно заботиться, а не мы – чужие ей люди. Федору сложно давались возражения, он действительно с молодости был неразговорчивый. А Лиду переговорить вообще было трудно. Однако нашел аргумент попроще – стукнул кулаком по столу и сказал. Прекрати. Никогда больше не хочу слушать подобное. А Иру позвал в ближайшую субботу навестить Женю. Убрались там, покрасили оградку, цветы пересадили. Посидели молча, и снова словно сблизились, как в первые полгода, что были заполнены горем и болью. - Ничего, Ириш, все уладится. Ты потерпи. Скоро Стас в садик пойдет, Лида работать начнет, некогда ей будет дурью заниматься. Но Лида стала с другого края действовать. Под предлогом слабого иммунитета Стасика запретила приглашать в дом Зину. А ее мать она давно уже отучила забегать к ним по-родственному. Взяла в руки все финансовые вопросы. Не было у Иры уже доступа к общим деньгам. Приходилось просить у Лиды даже на самое необходимое, о чем девочки стесняются вслух говорить. Она не жаловалась Федору, не хотела быть причиной их ссор. Ей искренне нравилось то, что отчим повеселел, что снова заблестели его глаза. Она видела, как он любит сына. Однажды Федор нечаянно узнал, что Ирина не питается в школе. Она уже училась в девятом, часто оставалась на дополнительные занятия, еще занималась в стрелковой секции. И частенько до вечера была голодной. Карманных денег, чтобы перекусить, у нее тоже не водилось. С тех пор, как деньги из доступной шкатулки перекочевали в Лилин кошелек. Вернее, это уже была банковская карта. Федора отчитала класснуха Ирины. -Вы бы, Федор Ильич, поговорили с Ириной. Мода модой, но она же уже прозрачная! Скоро в обмороки будет голодные падать. А отвечать кто? Снова школа – снова недоглядели? Замучились мы с их диетами! Когда до Федора с трудом дошло, что он упустил момент с деньгами, понадеявшись на жену, то корил себя и ругал Иру, что молчала. - Ну, прости, дочка, тугодум я. Ну, а ты-то что молчишь? Ты знай - у тебя и счет свой есть. Я туда все опекунские складываю, и выплаты туда же все идут. Но знаешь, мы все же их трогать не будем. У тебя и учеба впереди, и свадьба. Я тебе просто карту открою и буду с зарплаты скидывать. Хорошо? Ира толком и не слушала его, про деньги, про карту. Набатом в голове звучало – ДОЧКА. Неужели она и правда для него не чужая девочка, что он расстроился из-за нее. Не из-за Лиды, не из-за Стаса, а из-за нее? Ох, и бесилась Лида, когда поняла, почему денег к ней чуть меньше поступать стало. Стала, то опекунские «в общий котел» требовать, то демонстративно причитать, что деньги словно в трубу улетают. Как она не экономит, отложить на отпуск не получается. А как иначе, если «эту» одевать, обувать и кормить приходится. А тут еще и деньги ей стал выделять! - Так отпускные получу, и поедем в отпуск, проблем-то… - Опять в дом отдыха ваш? Я к морю хочу! В таких баталиях пролетело еще пара лет. Лида пыталась задеть Иру, Федор стеной вставал на защиту. Ирина страдала, зная, что является причиной ссор в семье. Одно грело - они с Зиной мечтали окончить школу, найти работу и снять комнату на двоих. Отец у Зины совсем уже «слетал с катушек», уходил в недельные запои, стал тащить все из дома. И неясно даже было – кому из девочек живется хуже. Но мечтам не суждено было сбыться. Зина выскочила замуж сразу после выпускного. Почти за первого встречного, не могла уже жить с родителями. У Ирины сменились планы – поступить туда, где будет общежитие стало уже ее целью. Федор хотя и не поддерживал эту идею, но понимал, что Ирине сложно с ними. Просчитывал уже варианты, как взять ипотеку для Ирины, но Лида сопротивлялась, как могла, настаивая на денежной компенсации. - Что ей там положено-то из этой квартиры? И так на всем готовом выросла! Решение пришло неожиданно. Федору в наследство досталась неплохая квартира в соседнем областном городе. Там как раз был и институт сервиса, куда Ирина втайне мечтала поступить, но считала, что ей «не по карману» платное обучение, а по желаемому направлению не было предусмотрено бюджетных мест. Да и общежития там не предоставляли. Федор переписал свою наследственную полнометражку на Ирину, вручил ей и управление счетом, где накопилось достаточно, чтобы разом оплатить все годы учебы. Сам поехал с ней – помочь с заселением, с подачей документов. Нет, он действительно хотел помочь, но и еще была причина. Лида бесновалась, когда узнала, что наследство «уплыло» из ее рук. А он уже устал от ругани и скандалов. Поэтому неделька отдыха от жены была кстати. Обошел всех соседей в подъезде, благо квартир там было не так уж много. Небольшой трехэтажный дом в уютном ЖК. Попросил «не обижать дочь, приглядывать». И это Федор, который в магазины-то ходил, только с самообслуживанием, чтобы лишний раз не разговаривать с продавцами! - Повезло тебе с отцом, девонька, - говорили соседки, встречая Иру во дворе. - Да, папка у меня замечательный, - соглашалась Ира. На каждой свадьбе, есть трогательные моменты, когда сложно сдержать слезы. На Ирининой свадьбе этим моментом стал танец отца с дочкой. Федор вообще заставил всех гостей понервничать в тот день. Невеста не хотела идти на регистрацию, пока не приедет отец. А у него встала машина на трассе между городами. Новую гнал, в качестве свадебного подарка. Не обкатана для такой дороги. Но обошлось, успел. Все в жизни успел этот немногословный мужик. Автор истории: Татьяна Бро

Показано 1-9 из 27 рассказов (страница 1 из 3)