Видео-рассказы

Духовные истории и свидетельства, которые вдохновляют и поучают

Аваа Пимен и спящий монах
29:20

Аваа Пимен и спящий монах

В те далёкие времена, когда христианская вера ещё только-только начинала укореняться в сердцах человеческих, когда мученики ещё не успели остыть в своей крови, а исповедники носили на телах свежие раны за имя Христово, — в те благословенные и страшные времена многие оставляли мир и уходили в пустыню. Уходили не от страха, не от малодушия, но от великой жажды — жажды Бога Живого, жажды совершенства, жажды той чистоты сердечной, о которой говорил Спаситель: «Блаженны чистии сердцем, яко тии Бога узрят». Египетская пустыня приняла в свои бескрайние объятия тысячи таких искателей. Песчаные просторы, где человек оставался наедине с Богом и собственной душой, где не было ничего, что могло бы отвлечь от главного — от внутреннего делания, от той незримой брани, которую ведёт дух с плотью, ангелы с бесами, старый человек с новым. Здесь, в этой выжженной солнцем земле, рождалась великая мудрость — не книжная, не от учености происходящая, но та живая мудрость, которая передаётся от сердца к сердцу, от отца духовного к чаду, от опытного к начинающему. Среди множества подвижников, населявших египетскую пустыню, особенным уважением и благоговением пользовался авва Пимен — старец великий, муж совершенный в добродетелях, светильник, горящий не для себя, но для всех ищущих пути ко спасению. Долгие годы провёл он в безмолвии пустынном, в молитвах непрестанных, в трудах и подвигах, которые превосходили силы человеческие. Но не строгостью своей был он знаменит, не суровостью и не неумолимостью к немощам человеческим — напротив, отличался он удивительной рассудительностью, той редкой способностью видеть не только внешнее, но и внутреннее, не только поступок, но и сердечное расположение человека. При нём жила небольшая община монахов — человек двенадцать или пятнадцать, не больше. Каждый из них пришёл своим путём, каждый нёс свой крест, каждый боролся со своими страстями. Старец принимал всех, никого не отвергал, но и не потакал слабостям. Он умел различать — когда нужна строгость, а когда милость; когда нужно обличить, а когда промолчать; когда разбудить, а когда дать поспать. Среди братии был один молодой инок, которого мы назовём Иоанном. Пришёл он в пустыню год тому назад — пришёл с горящим сердцем, с пламенным желанием отдать всего себя Богу, со святым намерением достичь того совершенства, о котором читал в житиях святых. Юность его была полна сил, тело крепко, дух решителен — всё, казалось, благоприятствовало великим подвигам. И он предался им с той безоглядностью, с той жертвенностью, которая свойственна молодости. Он постился строже других, вкушая лишь немного хлеба и воды, и то не каждый день. Молился дольше всех, простаивая на службах от начала до конца, а после службы продолжая молитву в келье своей, где клал поклоны земные до тех пор, пока колени не начинали кровоточить. Спал мало — три, много четыре часа в сутки, считая сон роскошью, от которой надо отказаться ради Царствия Небесного. Работал не покладая рук — то плёл корзины из тростника, то носил воду из колодца, то таскал камни для ремонта стены — всё делал с усердием, с напряжением всех сил, думая, что так и надо, что святость достигается через насилие над собой. Авва Пимен наблюдал за ним издалека. Старец видел и ревность его, и искренность намерений, и чистоту сердечную — но видел и опасность, которая подстерегала молодого инока. Видел, что тот взял на себя бремя, превышающее силы его, что пытается в один год прожить то, что святые проживали десятилетиями. Видел, что юноша путает подвиг с самоистязанием, воздержание с истощением, рвение с безрассудством. Но молчал старец, не вмешивался, зная, что есть уроки, которым нельзя научить словом — их надо пережить самому, прочувствовать на собственном опыте, пропустить через своё сердце. И вот однажды случилось то, что должно было случиться. Была ночь — та самая египетская ночь, когда тьма ложится на землю как покрывало, когда звёзды загораются такими яркими, каких не увидишь в людных местах, когда воздух становится прохладным и приятным после дневного зноя. Братия собралась в церкви на полунощницу — ночное бдение, которое было установлено древними отцами как особое время молитвы, время, когда мир спит, а подвижник бодрствует, предстоя перед Богом. Церковь была невелика — скромное строение из необожжённого кирпича, с низким потолком и узкими окнами. Посреди её стоял аналой с Евангелием, на стенах висели простые иконы, написанные неискусной рукой, но с великой любовью. Свечи горели скупо — семь или восемь, не больше, ибо воск был дорог в пустыне, и берегли его. Но и этого света хватало, чтобы разглядеть лица молящихся — сосредоточенные, углублённые в себя, отрешённые от всего земного. Началось пение псалмов. Голоса братии — не обученные, не стройные, но искренние — возносились под своды церкви. Древние слова пророка Давида звучали на греческом языке, который был языком молитвы в этих краях. Слова о Боге, о грехе, о покаянии, о надежде, о спасении — слова, которые пелись уже сотни лет и будут петься ещё многие века. Иоанн стоял на своём обычном месте — у холодной стены, в углу, подальше от всех. Он нарочно выбрал это место, самое неудобное, думая, что дискомфорт приблизит его к Богу. Стоял прямо, старался не прислоняться к стене, держал себя в напряжении, пытаясь молиться не только устами, но и всем существом своим. Но тело имеет свои законы. Тело помнит о себе, даже когда дух готов забыть о нём. И вот что началось: сначала веки сделались тяжёлыми, словно налились свинцом. Иоанн моргал, пытаясь прогнать дремоту, открывал глаза пошире, напрягал волю. Помогало — но ненадолго. Потом голова начала клониться вперёд, шея расслаблялась, всё тело искало покоя. Он встряхивался, выпрямлялся, упирался затылком в холодную стену, надеясь, что холод разбудит его. И опять на несколько минут становилось легче — но потом всё повторялось снова. Шла борьба — невидимая, но настоящая. Борьба духа с плотью, воли с немощью, желания с возможностью. Иоанн сражался изо всех сил — но силы были на исходе. Месяцы недосыпания, постоянного напряжения, изнурительных трудов сделали своё дело. Организм требовал отдыха — требовал настойчиво, безоговорочно, властно. И воля сломалась. В какой-то момент — сам Иоанн не мог бы сказать, в какой именно — сознание отпустило его. Глаза закрылись, голова склонилась набок, тело, прислонившись к стене, обрело наконец тот покой, которого так долго искало. Он заснул — заснул прямо на службе, среди молящихся братьев, под пение псалмов. Феодор, стоявший неподалёку, заметил это почти сразу. Феодор был из тех монахов, для которых устав был священен. Он искренне верил, что спасение достигается через точное исполнение правил, через неукоснительное соблюдение всех установлений. И в его понимании то, что сейчас делал Иоанн — вернее, то, что с ним происходило — было вопиющим нарушением, почти кощунством. Спать на службе! Да разве можно такое допускать? Лицо Феодора приняло выражение строгое, почти суровое. Он сделал шаг в сторону спящего инока, уже протянул руку, чтобы растолкать его, вернуть в чувство, указать ему на недопустимость такого поведения. В его действиях не было злобы — была лишь уверенность, что он поступает правильно, что именно так и надо, что правило должно исполняться всегда и всеми. Но тут он поймал взгляд аввы Пимена. Старец стоял впереди всех, как обычно, и молился — но в этот момент он обернулся и посмотрел прямо на Феодора. Посмотрел не гневно, не грозно, не карающе — но с такой ясностью и определённостью, что слов не требовалось. В этом взгляде было всё: и запрет, и объяснение, и урок, и любовь. Феодор замер, рука его повисла в воздухе. Он не понимал — но доверял. Доверие к старцу, накопленное годами, оказалось сильнее его собственных убеждений. Авва Пимен едва заметно покачал головой: нет, не надо, не буди. И медленно, очень медленно поднёс палец к губам: тихо, молчи. Феодор опустил руку и отступил на своё место. В душе его кипели вопросы, боролись недоумение и послушание, но он подчинился. Он знал: старец мудрее. Старец видит то, чего не видят другие. Старец знает, что делает. Служба продолжалась. Псалмы сменялись молитвами, молитвы — чтениями, чтения — песнопениями. Время в ночной церкви текло особенно — не спеша, не торопясь, словно сама вечность заглядывала в эти скромные стены и наполняла пространство своим присутствием. Свечи потихоньку догорали, воск стекал, фитили трещали — но никто не обращал на это внимания. Молитва шла своим чередом. Иоанн спал. Спал глубоко, без сновидений, тем целительным сном, который приходит к истощённому телу. Дыхание его было ровным, спокойным. Лицо, обычно напряжённое и сосредоточенное, расслабилось, разгладилось, стало почти детским. В этом сне не было ничего показного, ничего нарочитого — это была просто усталость, взявшая своё. Авва Пимен время от времени оборачивался и бросал короткий взгляд на спящего инока. И каждый раз в глазах старца мелькало что-то такое, что трудно было определить словами. Не осуждение — нет. Не разочарование — тоже нет. Скорее какая-то отеческая нежность, смешанная с лёгкой печалью. Печалью о том, как часто люди в своей ревности забывают о мере, как пытаются достичь в год того, на что нужны десятилетия, как наносят себе раны, думая, что служат Богу. Старец знал: этот юноша не от лени заснул, не от нерадения о молитве, не от холодности сердечной. Он заснул от истощения. От того, что взял на себя больше, чем мог понести. От того, что спешил туда, куда надо идти медленно и осторожно. И разбудить его сейчас, при всех, указать ему на его немощь — значило бы нанести удар, от которого молодая душа могла не оправиться. Авва Пимен знал, что такое уныние. Знал, как эта страшная страсть подкрадывается незаметно, как входит в сердце через едва заметную щель, как разрастается потом, захватывая всё пространство души, превращая жизнь в пустыню безводную. Знал, что уныние убивает медленно, но верно — отравляя и молитву, и труд, и саму надежду на спасение. И не хотел старец, чтобы Иоанн впал в эту бездну. Лучше пусть проспит службу, чем потеряет веру в милосердие Божие. Так и прошли оставшиеся часы ночного бдения. Братия молилась, Иоанн спал, авва Пимен хранил его сон, как хранят что-то драгоценное и хрупкое. Наконец рассвет начал проникать сквозь узкие окна церкви. Сначала тьма за стёклами сделалась чуть менее плотной, потом появился серый свет, потом розоватый, и наконец первый луч солнца, острый и яркий, пронзил полумрак и лёг золотой полосой на каменный пол. Служба подходила к концу. Последние молитвы были произнесены, последний псалом пропет. Братия начала расходиться — кто-то в келью отдохнуть перед дневными трудами, кто-то сразу на работу, ибо дел в монастыре всегда было много. Иоанн проснулся от звука шагов и негромкого гула голосов. Он открыл глаза, не сразу сообразил, где находится и что произошло. Потом до него дошло — и ужас разлился по его лицу. Он заснул. Заснул на службе. При всех. При старце. Стыд обжёг его так, что он физически почувствовал жар, разливающийся по телу. Щёки запылали, дыхание участилось, в горле пересохло. Ему захотелось исчезнуть, раствориться, перестать существовать — лишь бы не встречаться взглядом с братьями, лишь бы не видеть их осуждения, лишь бы не предстать перед старцем со своим позором. Он попытался незаметно проскользнуть к выходу, но голос остановил его — тихий, негромкий, но отчётливо слышный в наступившей тишине: — Иоанн, останься. Нам нужно поговорить. Это был голос аввы Пимена. Молодой инок замер. Сердце его колотилось так, что казалось, все слышат. Медленно, словно приговорённый, идущий на казнь, он повернулся и направился к старцу. Авва Пимен стоял у алтаря, опираясь на свой посох. Лицо его было спокойным, как всегда — эта невозмутимость, выработанная десятилетиями молитвы, не покидала его ни в каких обстоятельствах. Но глаза... в глазах светилось что-то тёплое, почти нежное. Иоанн остановился в нескольких шагах, опустил взгляд в пол и замер в ожидании обличения. Молчание длилось долго — так долго, что становилось невыносимым. Наконец старец заговорил: — Подними глаза, чадо. Не бойся. Иоанн поднял голову. Слёзы уже стояли в его глазах. — Ты устал, — сказал авва Пимен. Не вопрос, не обвинение — просто констатация факта, произнесённая с великой мягкостью. Иоанн хотел возразить, сказать, что нет, что он в порядке, что это его вина, его грех, его немощь, которую он должен был преодолеть. Но слова не шли. Потому что это была правда. Он устал. Устал до самого дна своей души. — Сколько ты спишь каждую ночь? — спросил старец. — Три... может, четыре часа, — тихо ответил Иоанн. — А сколько постишься? — Ем раз в день. Иногда через день. Авва Пимен медленно кивнул. — И как давно ты так живёшь? — Месяцев шесть, наверное. Старец помолчал, собираясь с мыслями. Потом тяжело опустился на скамью, стоявшую у стены, и жестом пригласил Иоанна сесть рядом. Молодой инок сел, не смея поднять глаз. — Видишь ли, чадо, — начал авва Пимен, — есть две опасности, подстерегающие подвижника. Первая — это расслабление, нерадение, потакание страстям. Об этой опасности много говорят и пишут, её знают все. Но есть и вторая опасность, о которой говорят реже, хотя она не менее губительна. Это опасность чрезмерного рвения, неразумной ревности, того безрассудного подвига, который ломает человека, вместо того чтобы его укреплять. Он повернулся к Иоанну, и в его взгляде была такая глубина понимания, что молодой инок почувствовал: старец видит его насквозь, видит всё — и страхи, и надежды, и боль, и стремления. — Ты пришёл сюда год назад. Всего год. А пытаешься жить так, как живут те, кто здесь десятилетиями. Ты думаешь, что святость достигается через насилие над собой, через максимальное напряжение всех сил, через отказ от всего, что делает жизнь хоть сколько-нибудь переносимой. И в этом есть доля истины — но только доля. Потому что подвиг без рассудительности превращается в своеволие, пост без меры становится самоистязанием, а ревность без мудрости ведёт не к Богу, а к погибели. Слова старца падали в душу Иоанна, как камни в глубокий колодец — медленно, тяжело, но доставая до самого дна. — Ты заснул сегодня на службе, — продолжал авва Пимен. — Да, это случилось. И ты чувствуешь за это великий стыд. Но знаешь ли ты, почему я не разбудил тебя? Почему не позволил другим разбудить? Потому что я видел: если разбужу, если укажу тебе перед всеми на твоё падение, ты решишь, что ты недостоин, что Бог отвернулся от тебя, что все твои труды были напрасны. И тогда ты впадёшь в уныние — ту страшную страсть, которая убивает душу медленнее, но вернее, чем любой другой грех. Лучше пусть ты проспишь службу, чем потеряешь надежду на милосердие Божие. Иоанн не сдерживал больше слёз. Они текли по его лицу свободно, обильно — слёзы облегчения, благодарности, раскаяния. — Правило, — говорил старец, и голос его был мягким, но твёрдым, — правило существует не ради себя самого. Оно существует ради человека, чтобы помочь ему дойти до Бога. Но если правило начинает губить человека, если оно становится идолом, которому приносят в жертву здравый смысл, милосердие и саму любовь — то это уже не правило, а фарисейство. Господь пришёл не для того, чтобы дать нам новый закон, более строгий, чем ветхий. Он пришёл, чтобы освободить нас от власти закона, показать, что любовь выше всех правил, что милость торжествует над судом. Авва Пимен положил свою старческую руку на плечо Иоанна — руку лёгкую, почти невесомую, но в этом прикосновении была такая сила, такое благословение, что молодой инок почувствовал: что-то внутри него исцеляется, собирается, выравнивается. — Иди, чадо, — сказал старец тихо. — Иди в свою келью. Поспи сегодня как следует — часов десять, двенадцать, сколько потребуется. Потом поешь досыта, не скупясь. Дай телу своему восстановиться. А завтра начнёшь снова — но уже мудрее. Помни: путь к Богу долог. Он не измеряется днями и месяцами. Он измеряется всей жизнью. И на этом пути важно не то, как быстро ты бежишь, а то, в каком направлении идёшь. Важно не количество подвигов, а качество сердца. Важно не строгость правил, а глубина любви. Иоанн встал. Хотел что-то сказать, но слова не шли. Он только поклонился старцу — низко, в самую землю — и вышел из церкви. Солнце уже поднялось высоко. День вступил в свои права. Пустыня начинала накаляться, воздух дрожал от жара. Обычный день, ничем не отличающийся от тысячи других дней. Но для Иоанна этот день стал переломным. Он понял то, чего не понимал раньше: что Бог милостив. Что Он не требует от нас невозможного. Что путь к святости — это не спринт, а длинная дорога, на которой важно не упасть от усталости, а дойти до конца. Что рассудительность — это не слабость и не компромисс, а высшая мудрость, без которой все подвиги становятся бессмысленными. Он пришёл в свою келью, лёг на жёсткую циновку и заснул. Спал долго, глубоко, без тревожных снов. А когда проснулся, чувствовал себя не только отдохнувшим телом, но и обновлённым духом. Авва Пимен остался в церкви один. Он ходил между рядами, гасил свечи, убирал, готовил всё к следующей службе. Двигался медленно, с той неспешностью, которая свойственна старости и мудрости. И всё время молился — не вслух, не словами даже, а той непрестанной сердечной молитвой, которая стала для него дыханием души. Он молился за Иоанна. За то, чтобы юноша не сломался, чтобы нашёл правильный путь, чтобы понял, что святость — это не достижение человеческих усилий, а дар Божий, который подаётся смиренным. Молился за всех тех, кто пытается штурмовать небо, забывая, что в Царство Божие входят не приступом, а смирением. И в его молитве была великая любовь — та любовь, которая превыше всякого правила, которая умеет различать, когда надо требовать, а когда прощать, когда будить, а когда давать спать. Много лет прошло с того дня. Авва Пимен отошёл ко Господу, как отходят праведники — тихо, без страха, с молитвой на устах. Иоанн остался и сам стал старцем. К нему приходили молодые иноки, горящие тем же огнём, которым когда-то горел он сам. И он учил их не строгостью, а рассудительностью. Не правилом, а любовью. Передавал им ту мудрость, которую получил от аввы Пимена. И когда видел, что кто-то из молодых засыпает на службе от усталости, он не будил. Просто тихо молился за него. И после службы говорил с ним — не обличая, но наставляя, не карая, но врачуя. Так и передавалась эта мудрость из поколения в поколение. От сердца к сердцу. От отца к сыну. От учителя к ученику. Не через книги, не через правила, а через живой опыт любви. Потому что именно так и живёт Церковь — не законом, а благодатью. Не буквой, а духом. Не правилом, а милосердием. И в этом — великая тайна христианского подвижничества.

1 просмотров • 3 недели назад
Смиреномудрие
смирение сострадание
Как святой Лука дочь спас.

Как святой Лука дочь спас.

Заболела моя маленькая дочь пяти лет. Началась рвота, ее отвезли в инфекционную больницу, но рвота не прекращалась. Решили сделать МРТ и обнаружили под черепом, за левым ухом, опухоль – медуллобластому. Тюменский нейрохирург решил нажиться на нашем горе и сделал девочке операцию, показаний для которой не было. Девочка стала умирать. Мы попытались отвезти ее в онкологический диспансер, чтобы продолжить лечение, она пролежала там на деревянной лавке целый день, но нас так и не приняли. Отпустили домой умирать. На ночь мы упросили принять ее обратно в детскую нейрохирургию. Дочь оставили до утра. Вдруг из корпуса выходит человек в белом халате… Бородка, круглые очки, белая шапочка… И вот стою я у больничного корпуса, шесть часов вечера. Думаю о близкой смерти дочери. Вдруг из корпуса выходит человек в белом халате… Бородка, круглые очки, белая шапочка. Подходит ко мне стремительно и, взяв за руку, спрашивает: – Это ваша дочь Варвара Бакулина лежит в реанимации? – Да моя. Но нас завтра утром выпишут домой умирать. – Поезжайте немедленно в Москву, в клинику имени Блохина. Вас там выходят. Там хорошо детей выхаживают. – Хорошо, – говорю. – Как клиника называется? Имени Блохина? И стал ручкой на ладони писать. Пока писал, он куда-то ушел. А я ничего не понимаю… Думаю, дай догоню, переспрошу поподробнее. Побежал его искать по корпусу, зашел в ординаторскую, всех опросил. Никто такого не знает. «Да и, – говорят, – откуда у нас здесь бородатые врачи? Это же нейрохирургия!» И тут все закрутилось. Я позвонил отцу. Он еще со школы знаком с Юрием Сергеевичем Осиповым, президентом Российской академии наук; они хорошие друзья, поэтому он позвонил ему посоветоваться. Юрий Сергеевич предложил обратиться к президенту Российской академии медицинских наук Михаилу Ивановичу Давыдову, который как раз возглавляет Российский онкологический научный центр им. Н.Н. Блохина, что на Каширке. Михаил Иванович выслушал нас и предложил немедленно вывозить девочку в Москву, в клинику. Мы нашли сопровождающего доктора, доставили «Скорой помощью» дочку в аэропорт и полетели этой же ночью в столицу. При посадке у Варвары из раны на голове от перепада давления потек ликвор. Мы были в ужасе. Через бесконечные пробки пробились к научному центру, и девочку тут же отправили на операцию. Ей спасли жизнь. Поставили вентрикулярный дренаж. Благодаря стараниям замечательных врачей Родиона Гановича Фу и Михаила Савельевича Ласкова девочку выходили. Бог даровал нам еще полтора года жизни. Девочку выписали из центра без единого метастаза. Милостивый Господь ответил на наши молитвы, а молилось за нее несколько сот человек, в том числе несколько человек пришли к вере через ее болезнь. Одна женщина даже из США – Раиса. Она жила на Украине, у нее не было детей, она пыталась зачать ребенка с помощью ЭКО. Ничего не получалось. Ей сказали, что лучший центр по ЭКО находится в Чикаго. Она продала квартиру и уехала в США, работала почти рабом у каких-то поляков, получила «Грин-кард», сдала на права и стала работать шофером. Но ни деньги, ни врачи из Америки ей так и не помогли. И тут она через знакомых узнала о нашей беде и решила пойти помолиться о девочке в церковь. А храм Святой Троицы в Чикаго – это настоящий Русский дом. Люди там проводят все выходные: сначала служба, потом общая трапеза, потом воскресные школы, потом акафисты и вечерня. Подошла Раиса к батюшке, все объяснила. Тот обратился к прихожанам: – Давайте, братья и сестры, помолимся всей общиной о больном ребенке из России. Помолились, обедом Раису накормили, окружили ее заботой и вниманием. А она, от американской жизни одичав, глазам своим не верит, что люди могут быть так гостеприимны и любвеобильны. Говорят ей: – Поезжайте в Сан-Франциско, там мощи святителя Иоанна (Максимовича), далекий предок которого – святитель Иоанн Тобольский и Сибирский, покровитель всех сибиряков, в том числе и больной Варвары. Поехала она и снова нашла в православном храме свою малую Родину. Взяла святынек и отправила нам в больницу. Стала жить церковной жизнью, снова почувствовала себя русской христианкой, рядом с которой есть родные и любящие люди. Отогрелась душой. А я в это время помогал одному своему другу-священнику оформлять диплом для семинарии, посвященный больничному храму во имя святителя Луки. Среди огромного количества документов обнаружил кучу прижизненных фотографий святителя Крымского. Одна из них повергла меня в состояние шока: на фотографии был тот самый доктор, который, крепко взяв меня за руку, посоветовал срочно ехать в Москву в клинику имени Н.Н. Блохина. Тот же белый халат, та же бородка, то же лицо, те же очки. Я оторопел, я ужаснулся: как близко к нам стоят святые! И когда я потом в интернете прочитал заметку об одном из множества чудес святителя Луки, уже и не удивлялся. Просмотрев журнал, в котором регистрировались врачи, проводившие операцию, увидел запись: «Архиепископ Лука» Вот эта заметка: «Однажды в Афинах тяжело заболел мальчик. Местные врачи не могли ему помочь: требовалась сложнейшая операция, которую могли провести только в Германии. В путь вместе с близкими мальчика отправился священник Нектарий, особо молившийся святителю Луке. Операция прошла успешно, но врачи заявили родственникам, что… им вовсе не нужно было обращаться к ним, ведь ходом операции мастерски руководил неизвестный пожилой хирург в халате старого образца, который прибыл с больным мальчиком. Родители возразили, что никто из врачей не сопровождал их… Отец Нектарий, просмотрев журнал, в котором регистрировались врачи, проводившие операцию, среди имен немецких докторов увидел запись, сделанную красным карандашом на русском языке: “Архиепископ Лука”…» Раньше я молчал о нашей истории, а теперь решил ее рассказать. Думается, молитва святителю кому-то поможет даже и в отчаянной ситуации. Автор: Мирослав Бакулин

1 просмотров • 4 месяца назад
Чудеса веры
врачебные истории дети доброе слово дочь животные истории из жизни молитва Папа семья сострадание христианская любовь
Бездомный и богач

Бездомный и богач

"Купите себе совесть" - сказал бездомный преуспевающему бизнесмену. Марат вышел из бизнес-центра, не переставая разговаривать по телефону, важные вопросы требовали решений здесь и сейчас, а потому молодой мужчина не смотрел по сторонам. Но едва он сделал несколько шагов, как столкнулся с каким-то бомжом и, чтобы не упасть, ухватился за него, крепко прижавшись к грязному, растрепанному старику. Однако, поймав равновесие, он с отвращением оттолкнул от себя мужчину, причем так, что тот упал в грязь. – Фу!– закричал Марат, вне себя от злости, разглядывая испачканный костюм, – какого ты ходишь тут, осел старый? Негде больше вшами трясти??? Теперь я воняю как ты, надо ехать и переодеваться! – Помоги мне подняться, – попросил старик, но Марат в ответ только усмехнулся. – Еще что-нибудь? Может кофе в постель принести? – Ну ты же человек… – Я – да, – отрезал Марат, – а ты нет… Вне себя от ярости, Марат выругался, несильно пнул копошащегося на земле старика, потом отряхиваясь, пошел к машине. Его ждали на одном из областных мероприятий, куда он должен был лететь на частном вертолёте, но не мог же он приехать туда в испачканной рубашке. – Алло, Олег! – голос Марата дрожал от раздражения. – Да, у меня тут форс-мажор, нужно задержаться. Да, летите сами с Тёмычем, я следом. Да успею я, успею. Ничего, оплачу сам… Еще раз выругавшись, Марат свернул на шоссе, ведущее к дому. Спустя пару часов, приняв душ и переодевшись, он уже подъезжал к аэропорту, когда на трубку поступил звонок от незнакомого номера. Марат ответил и тут же вильнул к обочине, резко припарковавшись. – Что??? Что вы сказали????? – повторял он ошеломленный неожиданной и страшной новостью. – Вертолёт вашего партнера разбился при взлете. Олег Николаевич и двое его сопровождающих погибли. Нам очень жаль… Телефон выпал из рук Марата и он, уронив голову на руль, горько зарыдал, не желая верить в то, что случившееся – правда. Все последующие дни были наполнены для Марата чередой самых печальных событий и хоть как-то прийти в себя он смог только спустя пару месяцев после гибели друзей. Но жизнь продолжалась и требовала от Марата отпустить свою печаль. Надо было смириться с потерей и продолжать жить. Марат полностью погрузился в работу и не оставлял себе ни минуты свободного времени. Прошло полгода. Как-то вечером Марат зашел в небольшой магазин, чтобы купить себе еды на ужин. На кассе стоял какой-то бомж и перебирал на ладони мелочь. В пакете перед ним лежала булка хлеба, кусок ливерной колбасы и бутылка дешевой водки. Продавщица поторапливала его, показывая на собравшуюся очередь. У кассы старик стоял один, никто не хотел приближаться к нему. Марат, уставший за день и мечтавший побыстрее добраться до дома, подошел к кассирше и потребовал, чтобы она пробила сначала его товар. – И вообще, зачем вы пускаете сюда всякую шваль?! – возмутился он, показывая на бомжа. – Я не шваль, – ответил тот спокойно. – Я такой же человек, как и ты. Очередь внимательно следила за словесной перепалкой и при этих словах старика возмущенно зашумела. Подзадоренный этим, Марат продолжал: – Да какой ты человек, пьянчуга? Забирай свою водяру и проваливай! – Мне не хватает денег расплатиться…– попросил старик. – Добавь мне немного… – Вот еще, буду я всяких бомжей водкой поить. Много чести! забирай колбасу и хлеб и вали отсюда! – рассмеялся Марат. – Нет, мне все это очень нужно. Очень… Вдруг из очереди выступила вперед какая-то девушка и протянула деньги кассирше: – Вот, возьмите. Отпустите дедушку. – Спасибо тебе, милая, ты очень добрая, как тебя зовут? – проговорил старик, повернувшись к девушке и она, улыбнувшись, кивнула ему. – Ксюша. Марат с изумлением посмотрел на незнакомку и удивился взгляду ее больших, шоколадного цвета глаз. Ему вдруг стало стыдно, но кассирша уже отпустила старика и теперь пробивала купленный Маратом товар. Он вышел к машине и решил подождать красивую девушку, чтобы познакомиться с ней. Вдруг его взгляд упал на того самого бомжа, который сейчас так разозлил его в магазине. Старик сидел у парапета, склонившись над какой-то собакой. Она ела купленную им колбасу, а он обрабатывал водкой ее поврежденный бок, скорее всего разорванный в драке с другими собаками… Марат так засмотрелся на эту картину, что упустил девушку, которая вышла из магазина и скрылась за углом. Подождав еще немного, он понял, что она ушла и, чувствуя приступ досады, уехал домой. Прошло еще полгода. В жизни Марата не было вообще никаких перемен. Он по-прежнему много работал, забывая отдыхать, и лишь однажды, в годовщину гибели своих друзей, съездил к ним на кладбище и провел там больше часа, вспоминая прошлую жизнь. А потом заехал в какой-то бар на окраине города и долго заливал свое горе крепкими напитками. Было уже совсем темно, когда Марат, попросил бармена вызвать такси, а потом, сильно шатаясь, направился к своей машине, чтобы забрать портфель с документами, о котором чуть не забыл. У машины возились какие-то парни и Марат, сразу поняв в чем дело, прикрикнул на них. Но вместо того, чтобы разбежаться, они набросились на него и стали избивать. А когда он упал без сознания, нашли в кармане ключ и открыли машину. Но в этот момент кто-то закричал совсем рядом, потом из бара выбежали охранники и хулиганы бросились врассыпную. Марат пришел в себя в больнице. Он не сразу понял, где находится, воспоминания последнего вечера были туманными и отрывочными, когда же события прошлого вечера приняли какую-то форму, он застонал, подумав не о своем здоровье, а о портфеле, который остался в машине. Там были очень важные документы, договора и деньги, очень много денег, которые Марат обналичил утром. Вдруг над ним склонилось чье-то лицо. Марат вздрогнул от неожиданности, узнав эти глаза цвета шоколада. – Ксюша… – Вы знаете меня? Откуда? – молоденькая медсестра, ставившая ему капельницу, удивленно приподняла бровь. – Наверное, видел во сне, – улыбнулся Марат. – Вы очень красивая, Ксюша. Очень… С того дня Марат и Ксюша виделись очень часто и много разговаривали. Марат рассказал девушке о себе, и узнал, что она приехала сюда из далекого села, чтобы учиться и работать. – Знаете, в нашем поселке даже простой амбулатории нет и людям приходится добираться на прием к врачу почти сорок километров по бездорожью. Я хочу отучиться и вернуться домой. Буду помогать людям, чем смогу. – Ксюша, вы очень добрая девушка. – Нет, я обыкновенная. Просто я знаю, что такое нужда и хочу сделать все, чтобы ее было хоть немного меньше. Едва Марата выписали, он сразу отправился к тому бару, где его избили. Машина стояла там, где он ее оставил, но вот портфеля, о котором так волновался Марат, в ней не было. Расстроенный мужчина решил поговорить с работниками бара, в надежде, что они взяли его портфель на хранение. – Нет, – покачал головой бармен. – Мы ничего не брали. И вообще, если бы не тот бомж, может быть мы с вами бы сейчас и не разговаривали. – Бомж?! – удивился Марат. – Какой бомж?! – Да кто его знает? Ворвался сюда, кричать стал, что человека убивают. Ну мы и бросились к вам на помощь. И вовремя, скажу вам. – Да, вовремя…Спасибо… – сказал Марат и вышел из бара понимая, что не найдет свой портфель никогда. Какая разница, в чьих руках он был, у тех хулиганов или у бомжей… Никто не вернет его ему… Очень скоро у Марата начались проблемы. Документы в портфеле были конфиденциальные и теперь бизнес-партнеры, собравшись на экстренное совещание, стали атаковать Марата, подозревая его в нечестной игре. – Как можно потерять такие бумаги? Ты их, скорее всего кому-то слил! Тем более, что они в одном экземпляре! Никакие клятвы и заверения Марата в том, что все произошедшее – это его вина, но непреднамеренная. – Нет, – возражали ему, – это халатность. С тобой больше никто не захочет иметь дела! Накал разговора сильно повысился и неизвестно чем бы закончилось совещание, если бы секретарша Людочка не сказала Марату, что к нему посетитель. – Люда, я сейчас занят. – Простите, но вам обязательно нужно увидеть его. Он такой…странный, необычный… Я не хотела пускать, но он сказал, что это важно. – Иду, – отрывисто бросил в трубку Марат и, извинившись, вышел из кабинета. Когда же он вошел в приемную, обомлел: перед ним стоял бомж и держал в руках его портфель. – Вот, – сказал он Марату. – Это ваше. – Как он оказался у тебя? – Один из тех парней, что вас избивали, выронил его из рук. Я подобрал и припрятал. – Как ты нашел меня? – Там, на бумагах, был адрес и еще в портфеле ваш паспорт. – Так ты знаешь, что внутри? – Конечно. Изумленный Марат взял портфель и раскрыл его. Документы лежали теми же аккуратными стопками, как он их и сложил. И деньги, все деньги были на месте. – Дружище, спасибо тебе, – проговорил растроганный Марат и, не обращая внимания на стоявших в дверях бизнес-партнеров, хотел обнять стоявшего перед ним бомжа, но тот отступил на шаг назад. – Ну и с каких пор я стал для вас дружище? Я ведь для вас не человек… Марат вздрогнул и тут же вспомнил тот день, чуть больше года назад, когда столкнувшись с этим самым бомжом, он поехал переодеваться и не успел на самолет. А потому остался жив. – Ну ты же человек… – сказал ему тогда старик. – Я – да, – отрезал Марат, – а ты нет… Потом был случай в магазине. В тот раз, благодаря этому старику, он встретил и полюбил Ксюшу. И снова Марат нагрубил ему. – Я не шваль, – сказал тогда ему старик спокойно. – Я такой же человек, как и ты. – Да какой ты человек, пьянчуга? – оборвал его Марат. – Забирай свою водяру и проваливай! И вот теперь, в третий раз он не только спас его от хулиганов, но и вернул такую ценную потерю, не взяв ни копейки. – Прости меня, старик, – проговорил Марат. – Вот, возьми деньги, здесь хватит на жизнь. – Оставьте себе, – сказал ему бомж. – Вам нужнее. – Почему? – растерялся Марат. – Купите себе совесть. – Я не понимаю… – А что тут понимать? Я для вас ничтожество. – Нет, это не так… – Тогда почему вы просто предложили мне денег, но не спросили, как меня зовут и не сказали самого простого человеческого «спасибо». Вот и подумайте, кто же из нас человек! С этими словами старик развернулся и вышел. Растерянный Марат посмотрел ему вслед… Долгое время он потом разыскивал этого странного старика, но так и не смог найти. Прошло два месяца. Как-то Марат позвонил Ксюше и сказал, что очень соскучился. – Я тоже, – ответила девушка. – Но понимаешь, к нам привезли одного бездомного старика. Он в тяжелом состоянии, его сбила машина. Он выдернул из-под ее колес собаку, а сам спастись не успел. Представляешь, она теперь сидит во дворе больницы и ждет его. – Старик…собака… – в голове Марата мелькнула догадка и он заторопился: – Ксюша, я сейчас приеду. Мне нужно увидеть этого старика. Через полчаса он стоял над тем самым бомжом, которого искал и слушал Ксюшу, которая тихонько рассказывала, что его зовут Владимир Петрович. – Он успел сказать мне это, прежде чем потерять сознание. Наш хирург говорит, что шансы у него не велики. – Ксюша, проводи меня к хирургу, я поговорю с ним. Мне любой ценой нужно спасти жизнь Владимира Петровича. И я все для этого сделаю. Спустя пару месяцев старик, которого буквально вернули с того света, первый раз вышел в больничный сквер и там его встретил Марат. – Здравствуйте, Владимир Петрович. Ну как вы себя чувствуете? – Спасибо тебе, Марат. Ксюша мне уже все рассказала. – Простите меня, Владимир Петрович за все, те обиды, что я нанес вам. Вы правы, я не ценил людей. Но вы преподали мне урок, который я никогда не забуду. Теперь я могу обнять вас? – Теперь можешь, – улыбнулся старик, обнимая Марата. В это время к нему в ноги бросилась черно-белая собака и от радости стала взвизгивать, счастливая тем, что хозяин вернулся к ней. – Ой, Дружок, Дружочек мой… – старик прослезился, увидев единственное живое существо, которое искренне его любило. – Спасибо тебе за Дружка, Марат. Ишь ты, он даже поправился. – Это не мне спасибо, а вашей внучке. Она выходила собаку. Дружок теперь живет у нее. – Что??? Что ты сказал? – изумленный старик повернулся к Марату. – Я все узнал о вас, Владимир Петрович. Узнал, что вы остались без жилья, отдав его бывшей жене. А потом уехали из родных мест сюда, на заработки. Знаю, как тяжело вам было думать, что ваша семья отказалась от вас, но это не так. Ваша дочь и внучка долго искали вас и очень обрадовались, что с моей помощью вы нашлись. – Марат… – Посмотрите туда… – Марат показал в сторону и Владимир увидел, как к нему торопятся две женщины. Через минуту они заключили старика в свои объятия. А к Марату вышла Ксюша и взяла его за руку. – Марат, мне звонила мама и сказала, что в поселке начали строить амбулаторию. А еще сказала, что ты просил у них моей руки. Это правда? – Правда, любимая. Ты ведь согласна? – Да, любимый, да! Ты самый лучший человек на свете. – Человек… – тихо проговорил Марат и поцеловал девушку. Автор: Екатерина Ли

1 просмотров • 5 месяцев назад
Врачебные истории
алкоголь внутренняя сила вразумление врачебные истории дедушка дочь животные истории из жизни исцеление мама моя половинка семья сострадание школа
Епископ.

Епископ.

Разнеслась по селу весть, что приезжает епископ. Его решили встретить с почестями. Настал долгожданный день. Дьякон отправился на станцию. Сошедших с поезда пассажиров оказалось мало. Из первого вагона вышел старичок в простой одежке. Подождал он на перроне, никто и не подошел к нему, расспросил он у прохожих, как добраться до села, и пошел, куда сказали. В пути старичок был уже с полчаса, вдруг слышит конский топот сзади. Видит – несутся лошади, запряженные в красивый тарантас, управляет ими молодой человек. – Вот и помощь, – подумал старичок и поднял руку, чтоб его подвезли. – Что ты хочешь, старик? – Подвезете меня до села? – спросил странник. – Идти не далеко, сам доберешься. – Спасибо – кротко ответил старичок. Понеслись лошади дальше. Вернувшись в церковь, дьякон сказал настоятелю: – Не приехал епископ. – Что-то, видно, случилось, раз не смог приехать. Вечером старичок добрался до села. Видит колодец с журавлем. Он заночевал у него. Разбудили его утром женщины, что пришли за водой. Спросил странник, где живут христиане. – Тут все христиане, – был ответ. И пошел старик по селу просить милостыню. Кто картошечку даст, кто сухую корку хлеба. Старичок складывал милостыню и подписывал на ней имя давшего. Вечер нищий провел в уголке храма. Закончилась служба. Священник возблагодарил Господа за благодеяния. Возблагодарил Господа и нищий. Растроганными прихожане покидали службу. Проходя мимо старичка-нищего, говорили: – Оставайся с Господом. Храм закрыли на ночь. Пошел старичок ночевать к колодцу-журавлю. Так продолжалось два дня. На третий день, когда собрались все христиане в храме, перед началом службы старичок-нищий вышел из угла и, пройдя к престолу, раскрыл котомку, и начал выкладывать заплесневелые корки хлеба, кусочки картошки и прочую не слишком привлекательную еду. Дьякон, тот самый, что ездил на вокзал, увидел это, двинулся к старичку, чтобы навести порядок… Нищий твердым властным голосом сказал: – Сегодня я буду вести службу. Я епископ, которого вы ждали. В храме сделалась жуткая тишина. А епископ продолжал: – Сейчас я буду вести проповедь на тему “Раздели хлеб твой с голодным.” Он поднял сухой заплесневелый кусочек хлеба и, назвав имя подателя, человека зажиточного, и обратился к нему с вопросом: – Может человек прожить твоим подаянием? Посмотрите, братья и сестры. Краска стыда залила лицо вопрошаемого. Ему вспомнились слова Христа: “Что ты сделал ближнему, то сделал Мне…” И: “Отойдите… Отойдите… От Меня. ..” Епископ уже держал в руке кусочек картошки. Обличение звучало для другого человека… Вынимая из сумки все новые огрызки, епископ называл имена. Под конец он вынул два увесистых свертка с хорошей едой. Их пожертвовали две многодетные семьи. Впервые в жизни богачам хотелось оказаться на месте этих бедняков. Некоторые начали искать оправдания, типа такова человеческая природа. Но два последних свертка заставили всех содрогнуться. Мало кто сумел удержать слезы от горечи и стыда. – Ничего, – стал их утешать растроганный, забывший все недоброе, епископ, – я очень рад, что Господь пробудил вас. Настоятель обратился к гостю с вопросом: – Где же вы ночевали? – У брата Журавля, – был ответ. – Кто это? – Колодец-журавль стал моим братом, приютил меня на ночь. Воспоминания о приезде епископа остались в памяти надолго. Такое разве забудешь?

1 просмотров • 5 месяцев назад
Человеческий поступок
дедушка животные семья сострадание
Любовь дочери.

Любовь дочери.

В 1789 году полковой казначей Григорий Луполов был обвинён в покупке ворованных лошадей. К сожалению, Григорий не смог доказать свою невиновность. И по решению суда его лишили дворянского титула, разжаловали в прапорщики и сослали в Сибирь. Жена и дочь последовали вслед за ним. На жительство определились в деревне Жиляковке, у самой границы небольшого уездного городка Ишима. Луполов поступил на службу в канцелярию земского суда, что доставляло скудное, но достаточное пропитание. Пока глава семейства работал, Прасковья с матерью занимались скудным хозяйством и старались обустроить быт. Единственным утешением для Луполовых был еженедельный воскресный поход в Богоявленский собор города Ишима. Сибирский климат и тяжёлые условия, в которых проживала семья, подорвали здоровье Григория. Когда он серьёзно заболел, Прасковья попросила у отца разрешение отправиться в Петербург, чтобы просить у царя помилования. Беспокоясь за любимую дочь, Григорий запретил даже думать об этом. Тогда Прасковья каждый день стала молить Господа, чтобы родители благословили её идти к императору. Григорий Луполов долго не соглашался отпустить единственную дочь в долгое странствование. Наконец, уступил – и 8 сентября 1803 года, в праздник Рождества Богородицы, Прасковья пустилась в дальний путь, надеясь лишь на Божию помощь через добрых людей. Отправилась, как писали историки, “с одним рублём, с образом Божьей Матери и с родительским благословением”. Путь в три тысячи вёрст продолжался почти год. От Ишима до Камышлова Прасковья шла пешком, в постоянной опасности погибнуть от диких зверей или осенней стужи, утешая себя лишь словами: “Жив Бог, жива душа моя”. До Екатеринбурга она добиралась на подводах с обозом. В наступившую зиму её приютили добрые люди – Татьяна Дмитриевна Метлина и Агафья Фёдоровна Горбунова, которые дали ей рекомендательные письма. У них же она обучилась грамоте. Окрепнув, девушка поспешила в путь, мысли о доме и любимых родителях придавали ей решимости. Весной Прасковья на барках, по воде, добралась до Вятки, а оттуда – снова пешком до Казани. Останавливалась лишь на месяц – в нижегородском Крестовоздвиженском монастыре, где дала обещание Богу, что если отца помилуют, то она вернётся сюда и примет по?стриг. Наконец, преодолев множество опасностей, она 5 августа 1804 года, накануне праздника Преображения Господня, достигла столицы. Здесь Луполова, хотя и не сразу, сумела при посредничестве добрых людей из “высшего света” подать прошение императору Александру I. Тот, будучи тронут подвигом юной сибирячки, поручил рассмотреть дело её отца сенатору Осипу Петровичу Козодавлеву, члену комиссии по пересмотру прежних уголовных дел. В результате Григорий Луполов получил разрешение вернуться в родные края, в Малороссию. Прасковья же, удостоенная приёма у императрицы, обласканная высшим светом, стала “завидной невестой”. Но, верная данному в дороге обету, Луполова решила удалиться в Божию обитель. В 1806 году, совершив паломничество в Киев, она ушла в знакомый ей Крестовоздвиженский монастырь. Однако здоровье её было сильно подорвано долгим и трудным путешествием, и 5 ноября 1809 года Прасковье разрешили перейти в более мягкий климатом Великий Новгород, в Десятинный монастырь. Там 4 декабря 1809 года юная послушница скончалась от чахотки, не пробыв и месяца в древней обители, ей было всего 25 лет. Тем не менее игуменья монастыря, по согласию духовного начальства, приняла решение похоронить Прасковью не на обычном городском кладбище, а в подцерковье (подвале) главного монастырского храма Рождества Богородицы, построенного ещё в конце XIV века. В истории Прасковьи полно добрых чудес: пережидая буран в лесу, девушка чуть не замерзла в сугробе. Спас её проезжавший мимо ямщик – накинул на Прасковью свой тулуп, а сам бежал рядом с санями, чтобы согреться. В пути странница находила приют у добрых людей, даже злодеи, решившие ограбить её, услышав рассказ об отце, разжалобились настолько, что сами дали ей денег. Весной по реке девушка добралась до Вятки, едва не утонула, упав с лодки, потом пешком добрела до Казани, оттуда дошла до Москвы. А 5 августа 1804 года, пробыв в пути почти год, достигла столицы. Там, претерпев унижения и мытарства, в конце концов смогла попасть во дворец. 7 августа 2004 года в городе Ишиме Тюменской области открыт памятник Прасковье. Надпись на гранитном постаменте гласит: “Прасковье Луполовой, явившей миру подвиг дочерней любви”.

1 просмотров • 5 месяцев назад
Человеческий поступок
внутренняя сила доброе слово дочь животные истории из жизни исцеление мама моя половинка простая радость семья сострадание христианская любовь
Виктор, значит — победитель.

Виктор, значит — победитель.

Вы когда-нибудь видели отпевание совершаемое архиереем? Нет? А я видел. И не только я, но и весь наш город стал свидетелем этого. А случилось это потому, что у нас произошло событие, которое сотрясло не только наш небольшой городок, но и всю область. Началось все с того, что мне позвонил мой друг, прихожанин с нашего храма: — Привет! Ты слышал новость? — Какую?, — поинтересовался я. — Какого-то парня убили. — Убили, — спрашиваю, — и кого же? — Не знаю, но говорят, сожгли даже. — Что за беспредел?! — удивился я. — Не говори. Сам владыка будет отпевать. — Владыка? Это что, его сын или друг? — Слушай, я пока не в теме. Прошла информация, что в среду в 14.00 часов в храме владыка будет его отпевать. Приходи. Я там буду. — Постараюсь, — говорю я. Давай с Богом. Убийство в наше тревожное время ни для кого не новость. Но было непонятно, почему сам владыка будет возглавлять погребение. Наверно, это его знакомый, подумал я. Такое тоже часто случается. Но все оказалось немного по-другому. В среду я смог на несколько часов отпроситься с работы и поехал к нашему собору. Уже подъезжая к нему, я обратил внимание на неестественно большое скопление автомобилей и народа. Полицейские патрули стояли за оградой храма и о чем-то разговаривали. Тут же было несколько автобусов, один из которых оказался экскурсионным. Не обошлось и без телевидения — неподалеку примостился фургончик новостей пятого канала. Нищие стояли в две шеренги и образовали собой что-то вроде языческого очистительного огня, через который нужно было пройти, если желаешь попасть в храм. Я пробился сквозь плотную массу людей и приблизился к центру события. Погребение уже шло полным ходом. Архидиакон зычно, но сдержанно возглашал ектении и кадил. Владыка стоял перед гробом, над которым возвышалась большая фотография молодого парня. У него было приятное улыбающееся лицо и русые волосы. Я его раньше не видел, но его лицо производило хорошее впечатление. Рядом с фото стоял аналой, на котором лежала икона и Евангелие. Меня удивило то, что икона была наполовину обгоревшая, лучше сказать, наполовину сгоревшая. На аналое лежало то, что от нее осталось. Но все равно можно было понять, что это икона Воскресения Христова. Евангелие тоже было черным от сажи. — Еще молимся о упокоении души новопреставленного раба Божия Виктора, — басом возглашал архидиакон, — и о еже проститися ему всякому прегрешению вольному и невольному. Хор запел ектению. Архиерею сослужило около десятка священников. Все были облачены в красный цвет. Телевидение периодически снимало происходящее. Ближе всех ко гробу стояли люди в черном. Одна женщина постоянно плакала и ее поддерживали под руки мужчина и женщина. Я сообразил, что это, наверно, была его мать. Рядом со мной стояли две бабушки и тихо перешептывались: — Господи, какой молодой! — сказала одна. — Да, — ответила вторая, — какая потеря! — Говорят, он мученик. — Да ты что! Вот так милость Божия! Я обратил внимание на то, что гроб был закрытым, хотя положено держать его открытым, чтобы родственники могли совершить последнее целование. — Привет! Ко мне тихонько подошел мой приятель, который вчера звонил мне. Я молча поздоровался с ним. — Я узнал что случилось, — прошептал он мне на ухо. — Этого парня в воскресение после службы замучили сатанисты. Говорят, он защищал от осквернения иконы. Я задумался. Вот так новость — человек в наше время пострадал за иконы! Давненько я такого не слышал. Очень напоминает седьмой век. В наше время это редкость. Чаще все ограничивается незаметным для постороннего глаза исполнением заповедей, посещением храма, исповедью и причастием. — Со святыми упокой, — запел хор, а с ним и весь народ затянул всем известный кондак. Женщина в черном заплакала еще громче и упала на гроб. Она обняла его и сквозь рыдания что-то говорила. Можно было разобрать лишь обрывки ее фраз: «Почему ты?», «почему сейчас?», спрашивала она кого-то. Отпевание подошло к концу. Со словами «Трисвятого» гроб перенесли на городское кладбище. Владыка произнес отпуст и обратился к народу со словом назидания. «Все мы читали и знаем о подвигах древних мучеников, — начал свою речь владыка. — Это особая категория святых. В древности их почитание начиналось практически сразу после их славной мученической кончины. Своим примером они свидетельствовали перед всеми, что действительно являются учениками и последователями Подвигоположника Христа, сказавшего, Кто хочет идти за Мной, возьми крест свой и следуй за Мной. Но мирская суета часто затмевает от нас эти истины. Тогда Господь воздвигает новых свидетелей, чтобы напомнить всему миру, что путь христианского исповедничества есть всегда, во все времена. И сегодня мы с вами тому свидетели. Этот молодой христианин Виктор, совсем недавно пришедший в храм, показал всем нам, какой сильной может быть христианская вера. В воскресение после Божественной литургии по пути домой, он заметил, что группа молодых людей собирается что-то сжечь в лесной зоне. Почему-то он решил подойти к ним и увидел, что для костра приготовлены старинные иконы и Священные книги. Тогда, несмотря на то, что он был один, а их было четверо, он вступился за христианские святыни. Силы были неравны и безбожники одолели его, а затем сожгли вместе с иконами. Но победив его плоть, они не смогли одолеть его дух, который устремился к Богу, укрепившему его на этот подвиг. Наш уважаемый староста Федор Николаевич, был последним человеком, который разговаривал с Виктором». Владыка сделал пригласительный жест рукой и вперед вышел наш староста. Он был одет в строгий темный костюм, а в руках держал букет цветов. — Да, дорогие мои, — начал Федор Николаевич, — всего несколько дней назад я разговаривал с этим молодым человеком. В воскресение после службы, он подошел ко мне в притворе и спросил — Что значит умереть за Евангелие? За книгу что ли? Я подумал и ответил ему, что тут, наверно, имеется в виду вообще за слово Божие, за заповеди. А он улыбнулся и говорит мне — А-а-а, а то я подумал было, что за книгу надо умирать. И примерно через час времени, он действительно, в буквальном смысле умер за святые книги и иконы. Вот это Евангелие с иконой, которые лежат на аналое, были зажаты в его руках. Он прижал их к себе и не выпустил пока силы не оставили его. И я верю, что он обрел благодать у Бога. Я верю, что у Бога ничего не бывает случайно. И наша встреча была не случайна. Посему я буду молиться о его душе всю свою жизнь, пока буду пребывать на этой грешной земле. С этими словами староста положил цветы на крышку гроба. — Да, Федор Николаевич, — продолжил владыка, — мы присоединяемся к вашим словам и тоже верим, что такой подвиг не останется забытым у Бога. И эта икона с Евангелием навсегда пребудут в этом храме, как свидетельство подвига молодого христианина Виктора. После этого владыка выразил свои глубокие соболезнования родителям Виктора и говорил им о том, что смерть их сына не простая. Она сильно отличается от обычной смерти. Это христианское свидетельство о Боге. И они должны гордиться, что родили и воспитали такого сына. Теперь — он гордость всего нашего города. Чуть позже узкому кругу прихожан, основному, так сказать, костяку нашего прихода, владыка скажет, что у следствия есть видеозапись того события. Оказывается был свидетель, который издалека снял все на видео. В тот день в лесополосе гулял мужчина и записывал на камеру красоты природы. Это видео попало в полицию. Владыка попросил у следователя для себя копию записи. Они были знакомыми и следователь дал владыке запись, но только с условием, что она останется у него и не пойдет по рукам, так как следствие еще продолжается. Через несколько дней тем же узким кругом мы смотрели эту запись у одного из нас на квартире. Для всех это видео было не из легких. Запись начиналась с того момента, когда Виктор подходил к группе молодых людей, которые кидали на землю иконы и книги. Они были одеты во все черное и явно были «под градусом». Лица некоторых из них вполне можно было разглядеть. Весь их внешний вид говорил о их принадлежности к какой-то сатанинской секте. На груди у них на крупных цепочках висели пентаграммы. У одного из них знак перевернутой звезды красным цветом был изображен на всю спину на черной кожаной куртке. Было видно, что между ними завязался разговор, который продолжался около минуты. Сам разговор слышен не был, но не трудно догадаться о чем он был. После этого Виктор набросился на одного из них и сбил его с ног. Остальные, конечно, не остались к этому равнодушны и бросились на помощь. Завязалась драка, которая быстро перешла в простое избиение одного четырьмя пьяными сатанистами. Они долго били его ногами, пока он лежал на земле. После этого они ходили и о чем-то разговаривали. Изредка их издевательский смех доносился до видеокамеры. Затем они положили Виктора на кучу из икон и Библий и один из них стал поливать все растворителем. Потом была зажжена охотничья спичка и брошена в кучу. — Да что здесь происходит?! Оператор нецензурно выругался глядя на происходящее. Он явно не ожидал такого поворота событий. «Что за бред!?» Он, наверно, прижался еще ближе к земле, чтобы не быть замеченным, отчего картинка пропала. Когда через несколько секунд он поднял камеру, четверки уже не было, а горел большой костер. Камера задергалась, так как оператор бросился бежать к костру. Он не выключил запись и снимал до конца. Все было объято пламенем и никто уже не кричал. — Помогите, кто-нибудь! На помощь! Да что же это! Мужчина с камерой кричал что было сил. Через какое-то время он выключил запись. После того, как запись остановилась, мы сидели молча и никто ничего не мог сказать. Каждый что-то анализировал внутри себя и пытался понять. Я снова и снова мысленно прокручивал запись, беспрестанно спрашивая себя — почему то, почему это? Мне было непонятно откуда такая смелость и решительность действий и почему он атаковал первым? Под сильным впечатлением ответов тогда не было. Владыка просил не передавать матери Виктора эту запись, пока она не отойдет от первоначального горя. Позднее стало известно, что один из сатанистов принес раскаяние и перешел в христианство, осознав содеянное. Он просил не разглашать его личность, боясь мести со стороны христиан, а также скрываясь от своих. Пресса и телевидение долго муссировали происшедшее, предлагая свои теории и версии. Кто-то называл поступок Виктора героическим и сравнивал его с Евгением Родионовым, кто-то безумным, кто-то считал, что он был под дозой, так как только в таком, как они считали, неадекватном состоянии можно забыть про естественный страх. Но мы знаем истину и она гораздо выше всех этих невежественных и низменных размышлений либеральных охотников за сенсациями. Теперь спустя какое-то время я многое понял и могу себе объяснить. Неизвестно, что подтолкнуло Виктора на этот поступок, откуда нашел силы в одиночку выступить против зла. Но он, без сомнения, явил знаковое событие в истории нашего города, а, может быть, и в новейшей истории Церкви. Это веха, свидетельствующая о величине и силе христианского духа и веры. Это действие Божие — проявление Его силы в нашей немощи. Это чудо, способное расположить к себе враждебный христианству мир, явить действие Божия Промысла о мире в целом и каждом человеке в отдельности.

1 просмотров • 5 месяцев назад
Подвиги святых
алкоголь доброе слово животные за пределами логики истории из жизни мама молитва моя половинка покаяние семья сильная личность сострадание сын чудеса школа

💝 Помогите шестерёнкам проекта крутиться!

Ваша финансовая поддержка — масло для технической части (серверы, хостинг, домены).
Без смазки даже самый лучший механизм заклинит 🔧

Поддержать проект
Куда подевались юродивые?

Куда подевались юродивые?

В сентябре 1980 года мы с женой приехали в Псково-Печерский монастырь и после литургии оказались в храме, где отец Адриан отчитывал бесноватых. В ту пору каждый молодой человек, особенно городского обличия и одетый не в поношенное советское одеяние полувековой давности, переступая порог храма, привлекал к себе внимание не только пожилых богомольцев, но и повсюду бдящих строгих дядей, оберегавших советскую молодежь от религиозного дурмана. Внимание к нашим персонам мы почувствовали еще у монастырских ворот: человек с хорошо поставленным глазом просветил нас насквозь и все про нас понял. Строгие взгляды я постоянно ловил и во время службы, но при отчитке несколько пар глаз смотрело на нас уже не просто строго, а с нескрываемой ненавистью. Были ли это бедолаги-бесноватые или бойцы «невидимого фронта» – не знаю, да теперь это и неважно. Скорее всего, некоторые представляли оба «департамента». Я был вольным художником, и мои посещения храмов могли лишь укрепить начальство в уверенности, что я совсем не пригоден к делу построения светлого будущего. А вот жена преподавала в институте и могла лишиться места. Так что мысли мои были далеки от молитвенного настроя. Мир, в который мы попали, был, мягко говоря, странным для молодых людей, не так давно получивших высшее образование, сильно замешенное на атеизме. На амвоне стоял пожилой священник с всклокоченной бородой и в старых очках с веревками вместо дужек. Он монотонно, запинаясь и шепелявя, читал странные тексты. Я не мог разобрать и сотой доли, но люди, столпившиеся у амвона, видимо, прекрасно их понимали. Время от времени в разных концах храма начинали лаять, кукарекать, рычать, кричать дурными голосами. Некоторые выдавали целые речевки: «У, Адриан-Адрианище, не жги, не жги так сильно. Все нутро прожег. Погоди, я до тебя доберусь!» Звучали страшные угрозы: убить, разорвать, зажарить живьем. Я стал рассматривать лица этих людей. Лица как лица. До определенной поры ничего особенного. Один пожилой мужчина изрядно смахивал на нашего знаменитого профессора – знатока семи европейских языков. Стоял он со спокойным лицом, сосредоточенно вслушиваясь в слова молитвы, и вдруг, услыхав что-то сакраментальное, начинал судорожно дергаться, мотать головой и хныкать, как ребенок от сильной боли. Рядом со мной стояла женщина в фуфайке, в сером пуховом платке, надвинутом до бровей. Она тоже была спокойна до определенного момента. И вдруг, практически одновременно с «профессором», начинала мелко трястись и издавать какие-то странные звуки. Губы ее были плотно сжаты, и булькающие хрипы шли из глубин ее необъятного организма – то ли из груди, то ли из чрева. Звуки становились все громче и глуше, потом словно какая-то сильная пружина лопалась внутри нее – с минуту что-то механически скрежетало, а глаза вспыхивали зеленым недобрым светом. Мне казалось, что я брежу: человеческий организм не может производить ничего подобного. Это ведь не компьютерная графика, и я не на сеансе голливудского фильма ужасов. Но через полчаса пребывания в этой чудной компании мне уже стало казаться, что я окружен нашими милыми советскими гражданами, сбросившими маски, переставшими играть в построение коммунизма и стучать друг на друга. Все происходившее вокруг меня было неожиданно открывшейся моделью нашей жизни с концентрированным выражением болезненного бреда и беснования. Так выглядит народ, воюющий со своим Создателем. Но люди, пришедшие в этот храм, кричавшие и корчившиеся во время чтения Евангелия и заклинательных молитв, отличались от тех, кто остался за стенами храма, лишь тем, что перестали притворяться, осознали свое окаянство и обратились за помощью к Богу. Когда отчитка закончилась, мне захотелось поскорее выбраться из монастыря, добраться до какой-нибудь столовой, поесть и отправиться в обратный путь. Но случилось иначе. К нам подошел Николка. Я заприметил его еще на службе. Был он одет в тяжеленное драповое пальто до пят, хотя было не менее 15 градусов тепла. – Пойдем, помолимся, – тихо проговорил он, глядя куда-то вбок. – Так уж помолились, – пробормотал я, не совсем уверенный в том, что он обращался ко мне. – Надо еще тебе помолиться. И жене твоей. Тут часовенка рядом. Пойдем. Он говорил так жалобно, будто от моего согласия или несогласия зависела его жизнь. Я посмотрел на жену. Она тоже устала и еле держалась на ногах. Николка посмотрел ей в глаза и снова тихо промолвил: – Пойдем, помолимся. Уверенный в том, что мы последуем за ним, он повернулся и медленно пошел в гору по брусчатке, казавшейся отполированной после ночного дождя. Почти всю дорогу мы шли молча. Я узнал, что его зовут Николаем. Нам же не пришлось представляться. Он слыхал, как мы обращались друг к другу, и несколько раз назвал нас по имени. Шли довольно долго. Обогнули справа монастырские стены, спустились в овраг, миновали целую улицу небольших домиков с палисадниками и огородами, зашли в сосновую рощу, где и оказалась часовенка. Николка достал из кармана несколько свечей, молитвослов и акафистник. Затеплив свечи, он стал втыкать их в небольшой выступ в стене. Тихим жалобным голосом запел «Царю Небесный». Мы стояли молча, поскольку, кроме «Отче наш», «Богородицы» и «Верую», никаких молитв не знали. Николка же постоянно оглядывался и кивками головы приглашал нас подпевать. Поняв, что от нас песенного толку не добьешься, он продолжил свое жалобное пение, тихонько покачиваясь всем телом из стороны в сторону. Голова его, казалось, при этом качалась автономно от тела. Он склонял ее к правому плечу, замысловато поводя подбородком влево и вверх. Замерев на несколько секунд, он отправлял голову в обратном направлении. Волосы на этой голове были не просто нечесаными. Вместо них был огромный колтун, свалявшийся до состояния рыжего валенка. (Впоследствии я узнал о том, что у милиционеров, постоянно задерживавших Николку за бродяжничество, всегда были большие проблемы с его прической. Его колтун даже кровельные ножницы не брали. Приходилось его отрубать с помощью топора, а потом кое-как соскребать оставшееся и брить наголо.) Разглядывая Николкину фигуру, я никак не мог сосредоточиться на словах молитвы. Хотелось спать, есть. Ноги затекли. Я злился на себя за то, что согласился пойти с ним. Но уж очень не хотелось обижать блаженного. И потом, мне казалось, что встреча эта не случайна. Я вспоминал житийные истории о том, как Сам Господь являлся под видом убогого страдальца, чтобы испытать веру человека и его готовность послужить ближнему. Жена моя переминалась с ноги на ногу, но, насколько я мог понять, старалась молиться вместе с нашим новым знакомцем. Начал он с Покаянного канона. Когда стал молиться о своих близких, назвал наши имена и спросил, как зовут нашего сына, родителей и всех, кто нам дорог и о ком мы обычно молимся. Потом он попросил мою жену написать все эти имена для его синодика. Она написала их на вырванном из моего блокнота листе. Я облегченно вздохнул, полагая, что моление закончилось. Но не тут-то было. Николка взял листок с именами наших близких и тихо, протяжно затянул: «Господу помолимся!» Потом последовал акафист Иисусу Сладчайшему, затем Богородице, потом Николаю Угоднику. После этого он достал из нагрудного кармана пальто толстенную книгу с именами тех, о ком постоянно молился. Листок с нашими именами он вложил в этот фолиант, прочитав его в первую очередь. Закончив моление, он сделал три земных поклона, медленно и торжественно осеняя себя крестным знамением. Несколько минут стоял неподвижно, перестав раскачиваться, что-то тихонько шепча, потом повернулся к нам и, глядя поверх наших голов на собиравшиеся мрачные тучи, стал говорить. Говорил он медленно и как бы стесняясь своего недостоинства, дерзнувшего говорить о Боге. Но речь его была правильной и вполне разумной. Суть его проповеди сводилась к тому, чтобы мы поскорее расстались с привычными радостями и заблуждениями, полюбили бы Церковь и поняли, что Церковь – это место, где происходит настоящая жизнь, где присутствует живой Бог, с Которым любой советский недотепа может общаться непосредственно и постоянно. А еще, чтобы мы перестали думать о деньгах и проблемах. Господь дает все необходимое для жизни бесплатно. Нужно только просить с верой и быть за все благодарными. А чтобы получить исцеление для болящих близких, нужно изрядно потрудиться и никогда не оставлять молитвы. Закончив, он посмотрел нам прямо в глаза: сначала моей жене, а потом мне. Это был удивительный взгляд, пронизывающий насквозь. Я понял, что он все видит. В своей короткой проповеди он помянул все наши проблемы и в рассуждении на так называемые «общие темы» дал нам совершенно конкретные советы – именно те, которые были нам нужны. Взгляд его говорил: «Ну что, вразумил я вас? Все поняли? Похоже, не все». Больше я никогда не встречал его прямого взгляда. А встречал я Николку потом часто: и в Троице-Сергиевой лавре, и в Тбилиси, и в Киеве, и в Москве, и на Новом Афоне, и в питерских храмах на престольных праздниках. Я всегда подходил к нему, здоровался и давал денежку. Он брал, кивал без слов и никогда не смотрел в глаза. Я не был уверен, что он помнит меня. Но это не так. Михаил, с которым он постоянно странствовал, узнавал меня и, завидев издалека, кричал, махал головой и руками, приглашая подойти. Он знал, что я работаю в документальном кино, но общался со мной как со своим братом-странником. Возможно, принимал меня за бродягу-хипаря, заглядывающего в храмы. Таких хипарей было немало, особенно на юге. Он всегда радостно спрашивал, куда я направляюсь, рассказывал о своих перемещениях по православному пространству, сообщал о престольных праздниках в окрестных храмах, на которых побывал и на которые еще только собирался. Если мы встречались в Сочи или на Новом Афоне, то рассказывал о маршруте обратного пути на север. Пока мы обменивались впечатлениями и рассказывали о том, что произошло со дня нашей последней встречи, Николка стоял, склонив голову набок, глядя куда-то вдаль или, запрокинув голову, устремляя взор в небо. Он, в отличие от Михаила, никогда меня ни о чем не спрашивал и в наших беседах не принимал участия. На мои вопросы отвечал односложно и, как правило, непонятно. Мне казалось, что он обижен на меня за то, что я плохо исполняю его заветы, данные им в день нашего знакомства. Он столько времени уделил нам, выбрал нас из толпы, сделал соучастниками его молитвенного подвига, понял, что нам необходимо вразумление, надеялся, что мы вразумимся и начнем жить праведной жизнью, оставив светскую суету. А тут такая теплохладность. И о чем говорить с тем, кто не оправдал его надежд?! Когда я однажды спросил его, молится ли он о нас и вписал ли нас в свой синодик, он промяукал что-то в ответ и, запрокинув голову, уставился в небо. Он никогда не выказывал нетерпения. К Михаилу всегда после службы подбегала целая толпа богомолок и подолгу атаковала просьбами помолиться о них и дать духовный совет. Его называли отцом Михаилом, просили благословения, и он благословлял, осеняя просивших крестным знамением, яко подобает священнику. Поговаривали, что он тайный архимандрит, но поверить в это было сложно. Ходил он, опираясь на толстую суковатую палку, которая расщеплялась пополам и превращалась в складной стульчик. На этом стульчике он сидел во время службы и принимая народ Божий в ограде храмов. Я заметил, что священники, глядя на толпу, окружавшую его и Николку, досадовали. Иногда их выпроваживали за ограду, но иногда приглашали на трапезу. Во время бесед отца Михаила с народом Николке подавали милостыню. Принимая бумажную денежку, он медленно кивал головой и равнодушно раскачивался; получая же копеечку, истово крестился, запрокинув голову вверх, а потом падал лицом на землю и что-то долго шептал, выпрашивая у Господа сугубой милости для одарившей его «вдовицы за ее две лепты». В Петербурге их забирала к себе на ночлег одна экзальтированная женщина. Она ходила в черном одеянии, но монахиней не была. Говорят, что она сейчас постриглась и живет за границей. Мне очень хотелось как-нибудь попасть к ней в гости и пообщаться с отцом Михаилом и Николкой поосновательнее. Все наши беседы были недолгими, и ни о чем, кроме паломнических маршрутов и каких-то малозначимых событий, мы не говорили. Но напроситься к даме, приватизировавшей Михаила и Николку, я так и не решился. Она очень бурно отбивала их от почитательниц, громко объявляла, что «ждет машина, и отец Михаил устал». Услыхав про машину, отец Михаил бодро устремлялся, переваливаясь с боку на бок, за своей спасительницей, энергично помогая себе своим складным стульчиком. Вдогонку ему неслось со всех сторон: «Отец Михаил, помолитесь обо мне!» «Ладно, помолюсь. О всех молюсь. Будьте здоровы и мое почтение», – отвечал он, нахлобучивая на голову высокий цилиндр. Не знаю, где он раздобыл это картонное изделие: либо у какого-нибудь театрального бутафора или же сделал сам. Картина прохода Михаила с Николкой под предводительством энергичной дамы сквозь строй богомолок была довольно комичной. Представьте: Николка со своим колтуном в пальто до пят и карлик в жилетке с цилиндром на голове, окруженные морем «белых платочков». Бабульки семенят, обгоняя друг друга. Вся эта огромная масса, колыхаясь и разбиваясь на несколько потоков, движется на фоне Троицкого собора, церквей и высоких лаврских стен по мосту через Монастырку, оттесняя и расталкивая опешивших иностранных туристов. Те, очевидно, полагали, что происходят съемки фильма-фантасмагории, в котором герои из XVIII века оказались в центре современного европейского города. Самая замечательная встреча с отцом Михаилом произошла в 1990 году. На Успение я пошел в Никольский храм и увидел его в левом приделе. Он сидел на своем неизменном стульчике. Николки с ним не было. – Александр, чего я тебя этим летом нигде не встретил? – спросил он, глядя на меня снизу вверх хитро и задорно. – Да я нынче сподобился в Париже побывать. – В Париже? Да чего ты там забыл? Там что, православные церкви есть? – Есть. И немало. Даже монастыри есть. И русские, и греческие. – Да ну!.. И чего тебе наших мало? – Да я не по монастырям ездил, а взял интервью у великого князя. – Какого такого князя? – Владимира Кирилловича, сына Кирилла Владимировича – Российского императора в изгнании. – Ух ты. Не слыхал про таких. И чего они там императорствуют? Я стал объяснять ему тонкости закона о престолонаследовании и попросил его молиться о восстановлении в России монархии. И вдруг Михаил ударил себя по коленкам обеими руками и закатился громким смехом. Я никогда не видел его смеющимся. Смеялся он, что называется, навзрыд, всхлипывая и вытирая глаза тыльной стороной ладоней. Я был смущен и даже напуган: – Что с Вами? Что смешного в том, чтобы в России был царь? – Ну, ты даешь. Царь. Ишь ты. Ну, насмешил. Царь! – продолжал он смеяться, сокрушенно качая головой. – Да что ж в этом смешного? – Да над кем царствовать?! У нас же одни бандиты да осколки бандитов. И этого убьют. *** Недавно я рассказал о том, что хочу написать о знакомых юродивых моему приятелю. Я описал ему Михаила и Николку. – Да я их помню, – сказал он. – Они у нас несколько раз были. Ночевали при церкви. Его отец был священником. Сам он ничего толком рассказать о них не мог, но обещал отвезти к своему отцу. К сожалению, и отец его не смог вспомнить какие-нибудь интересные детали. – Да, бывали они в нашем храме. Но тогда много юродивых было. Сейчас что-то перевелись. Любовь русских людей к юродивым понятна. Ко многим сторонам нашей жизни нельзя относиться без юродства. Вот только юродство Христа ради теперь большая редкость. Таких, как Николка и отец Михаил, нынче не встретишь. Многое изменилось в наших храмах. Прежнее большинство бедно одетых людей стало меньшинством. В столичных церквях появились сытые дяди в дорогих костюмах с супругами в собольих шубах. Вчерашние насельники коммунальных квартир вместе с некогда счастливыми обладателями номенклатурных спецпайков выходят из церкви, приветствуют «своих», перекидываются с ними несколькими фразами и гордо вышагивают к «Мерседесам» последних моделей, чтобы укатить в свои многоэтажные загородные виллы… Я не завидую разбогатевшим людям и желаю им дальнейшего процветания и спасения. Многие из них, вероятно, прекрасные люди и добрые христиане. Вот только когда я сталкиваюсь на паперти с чьими-то холодными стеклянными глазами, почему-то вспоминаю Николку с его кротким, застенчивым взглядом, словно просящим прощения за то, что он есть такой на белом свете, и за то, что ему очень за нас всех стыдно. Где ты, Николка? Жив ли?

1 просмотров • 5 месяцев назад
Как-то радостно и тепло
алкоголь бандиты ВОВ вразумление дети доброе слово животные истории из жизни исцеление мама молитва моя половинка Папа простая радость семья сострадание сын христианская любовь чудеса школа
Пропажа.

Пропажа.

Случилось это со мной в далеком теперь уже 1991 году. Мы жили в небольшом курортном городке в сорока минутах езды на электричке от Ленинграда, работала я сестрой-хозяйкой в хирургическом отделении городской больницы. Одной из моих обязанностей было забирать верхнюю одежду у больных, которые поступали в отделение. Я должна была сдавать ее в специальный гардероб и приносить перед выпиской. Но иногда больным назначали консультации в специализированных клиниках в Ленинграде, и если их бывало много, одежду приходилось приносить часто, а мне бывало «лениво» носить туда-сюда, и я оставляла ее в своем кабинете на вешалке в углу. Иногда там собиралось довольно много мужских костюмов, пиджаков и брюк. В один из дней выписывали дедушку: хороший такой дед, спокойный, незлобный, терпеливый. У него были проблемы с сосудами, началась гангрена, и ему пришлось ампутировать ногу выше колена. Я, как и положено, принесла ему пальто и обувь из гардероба и пошла за костюмом, который, я хорошо помнила, должен был висеть в моем кабинете. Однако обнаружилось, что там висят только брюки, а пиджака нет... Я обыскала все, что было можно, но так и не нашла. Время шло, пришла машина, приехали родственники, а пиджака нет. Мне было очень стыдно и плохо, дедульку жалко... А он еще такой терпеливый: не ругается. Пришлось извиняться руководству отделения, а мне — написать расписку, что обязуюсь в течение недели найти пиджак или вернуть деньги. Сумму определили в сто рублей, по тем временам немало: моя зарплата за месяц — сто сорок рублей. А жили мы тогда с сыном вдвоем, и за помощью обращаться не к кому. Деда увезли, я смирилась с мыслью о том, что придется заплатить, а как жить целый месяц — непонятно... И вот однажды вечером... Я уже спать легла, а мысли все крутятся вокруг события... И деда так жалко! Ну где он будет сейчас костюм покупать, ведь без ноги — и пенсия, наверное, небольшая, да и в магазинах ничего не достать (девяностые — они были с талонами и пустыми магазинами). И себя жалко, и сына. И сама виновата: бестолочь ленивая! И куда делся этот злополучный пиджак — непонятно. Только одно возможное объяснение: кто-то из больных взял... Но ведь без меня никто не заходил, и потом, сколько времени прошло, где искать и, главное, — КОГО? Градус отчаяния повышался, и в какой-то момент я прямо села на кровати и закричала в темноту: «Господи! Я виновата, я плохо поступила, но почему из-за одного... человека... должны страдать ни в чем не виноватые дед и мой сын?» Крик стих — ничего не произошло. Гром не грянул, небеса не разверзлись, да я и не ждала ничего... просто вырвалось! Легла обратно, и как во сне я вдруг «увидела» тот день! Увидела? Или вспомнила... как в кабинет ко мне пришла женщина за чистым бельем для мамы, я разговаривала с ней, доставала из шкафа постельное белье, и в этот момент пришел мужчина, сказав, что его выписали и надо забрать пиджак. Сказал: «Не беспокойтесь, я сам!» — и отдал мне записку с фамилией, которую я всегда клала в карман, чтобы знать, чья это вещь. И ушел... Я даже фамилию «вспомнила»: Шачнев. До сих пор помню, хотя больше двадцати лет прошло. Наутро пришла в отделение, уже зная, что делать, но сомневаясь: а вдруг ошибаюсь... Выяснила по картотеке, был ли больной с такой фамилией. Оказалось, был, и адрес есть! Раздала все костюмы больным — остался один пиджачишко бесхозный. Я его в пакет — и по указанному адресу. Пришла — он дома. Я ему говорю, что он свой пиджак забыл в отделении, а он в дедушкином новом стоит — на работу собрался. Я его пристыдила, а он говорит: «Ну, я больной — ошибся, а вы-то, здоровая, как мне его отдали?» Но пиджак вернул, не сопротивлялся. Я вышла из подъезда с этим пиджаком в руках, встала на крыльце и застыла: так не бывает! Потом всем в отделении рассказала и про ночной крик к Богу, и про то, что «увидела», и как Шачнева нашла... Кто-то удивлялся, а старшая медсестра сказала, что надо свои обязанности выполнять, тогда и кричать по ночам не придется! Она, конечно, права (улыбаюсь). Вот так Господь мне тогда помог — это я точно знаю. А я — как была номинально верующей, так и оставалась. Только через тринадцать лет обратилась к Нему...

1 просмотров • 5 месяцев назад
Врачебные истории
дедушка животные истории из жизни моя половинка семья сострадание сын
Вот так бывает.

Вот так бывает.

У нас с матушкой Светланой 9 детей: 4 мальчика и 5 девочек. Троих сами родили, шестерых Бог послал. Всё началось в 1990-х. Тогда зарплату месяцами не платили, многие люди вокруг теряли работу, государство им не помогало, и появилось много брошенных детей. Как-то раз матушка говорит: «У нас дом большой, мы, слава Богу, не голодаем! Давай какую-нибудь сиротку возьмем в семью!» На следующий день мы поехали в отдел опеки, рассказали о нашем желании. Там очень удивились, но не отказали. В местном роддоме были детки, от которых отказались родители, мы приезжаем, нам говорят: «Есть мальчик!» Мы: «Очень хорошо! Будет в нашей семье сынок!» Все документы оформили быстро, буквально за несколько дней. У нас появился сын – а у него семья. А дальше пошло-поехало. Старший наш, Николай, уже диакон, тоже служит в нашем храме. Дети пятерых внуков нам уже подарили, нарадоваться не можем. – У вас при храме большой приют, где принимают всех, даже неверующих. Это правда? – Чистая правда! У меня давно задумка была сделать приют для наших одиноких старых прихожан. Мы наших стариков кормили на приходе, как могли, какие-то продукты собирали, потом развозили, но я понимал, что этого мало. И тогда мы решили сделать для них на приходе приют. Когда у нас появилась возможность приобрести территорию бывшего леспромхоза, там было двухэтажное здание, которое потихоньку мы привели в порядок и сделали в нем приют, или Дом милосердия, как хотите. Это стало возможным благодаря нашему земляку, который сейчас живет в Москве, Александру Юрьевичу Потапову. Я его в нашем храме крестил, затем венчал. Он помог нам все отремонтировать, привести в рабочее состояние, благоустроить. Его мама Лидия Александровна – наша прихожанка, низкий ей поклон, что она воспитала такого сына. Земля богатеет такими людьми! Поначалу мы думали принимать в приют только верующих людей, но быстро от этой идеи отказались. Потому что если приходил неверующий, не могу же я его на улицу выставить: это не по-христиански, не по-человечески! Для Бога мы все равны, всем одинаково требуется ласка, забота и простое человеческое участие. Вспомните притчу о милосердном самаритянине. Мы стали принимать всех: и неблагополучных, вернувшихся из мест заключения, и беженцев, и инородцев, всех. И сейчас принимаем. У нас жили и православные, и мусульмане, и неверующие. Кого посылает Господь, тех и принимаем. Порядки у нас в приюте простые: кто хочет ходить в храм, тот ходит. Никого не заставляем. Это дикость – заставлять кого-то в храм ходить! Сейчас в нашем хозяйстве 15 дойных коров, столько же молодняка. Молоко свое, сливки, творог, масло делаем. Овечек держим, курочек разводили. Хлеб печем, булочки, пироги. Кто может управляться по хозяйству, тот нашим работникам помогает. Но всё это добровольно, по желанию. Сейчас в нашем приюте живет человек 20, иногда доходит до 40. Сироты жили, выпускники детских домов. Их из детского дома выпустили, а жилье сразу не дали, они оказались на улице, мы их приютили. В 2015 году беженцев из Украины приняли. Несколько семей и одиноких. Помогали им документы сделать, в больнице на учет встать, трудоустроиться. Все они потом благополучно получили гражданство и устроились. Сейчас живут двое из Казахстана – женщина с сыном, молодым парнем. Тоже помогаем, как можем. – В вашей жизни случались чудеса? – Давайте я расскажу вам об иконе Царственных страстотерпцев, которая начала мироточить у нас прямо в алтаре. Эта икона прибыла к нам во время Всероссийского крестного хода и находилась в храме несколько дней. Я всегда почитал Царственных страстотерпцев как святых, отдавших свою жизнь за Россию. Мы служили Литургию, в алтаре было несколько священников, человек восемь. Вдруг один взглянул на икону и тихо, замирающим голосом, говорит: «Отцы, а икона Царственных страстотерпцев замироточила!» Смотрим: вся икона, словно росой, покрылась масляными благоухающими каплями, которые на глазах увеличивались и стали стекать вниз. При виде этого чуда мы упали на колени, прославили Господа и Его святых мучеников. Потом мы собирали появившееся миро на ватки, помазывались им, а оно появлялось снова. – У вас есть какая-нибудь сокровенная мечта? – Когда я бывал в Оптиной пустыни, всегда смотрел, что у них и подсобное хозяйство свое, и кузница, и столярное производство. Очень понравилась их конюшня, где держат разных лошадей, даже тяжеловозов. У нас от прежних хозяев остался столярный цех, где можно делать всё: от сушки до готовых изделий из массива дерева. А работать некому. Сейчас профессия столяра никому не нужна. Ей молодежь больше не обучают, а старые мастера или умерли, или спились. В магазинах мебели из дерева почти не найти, всюду штамповка из ДСП. У меня мечта – с Божией помощью возродить профессию столяра. Есть у нас при храме старый мастер – руки золотые. Раньше пил, но сейчас «завязал». Он нам для храма и аналои, и киоты делает, кресты вырезает. Все, что ни сделает, – красота! Вот, думаю, было бы здорово набрать молодых ребятишек и выучить их с деревом работать! Изготовленная своими руками вещь – это не бездушная штамповка на конвейере: дерево – оно живое, и в руках мастера раскрывается для человека подлинной красотой! А такая красота – от Бога. Историю отца Игоря поведал Денис Ахалашвили Фото: отец Игорь и матушка Фотинья с первенцем.

1 просмотров • 5 месяцев назад
Как-то радостно и тепло
дедушка дети животные истории из жизни мама Папа семья сострадание сын школа
Показано 1-9 из 33 рассказов (страница 1 из 4)