Видео-рассказы

Духовные истории и свидетельства, которые вдохновляют и поучают

Живые в помощи.

Живые в помощи.

Есть удивительная молитва, Псалом 90 – «Живый в помощи Вышнего», эта молитва обладает Могущественной Силой, когда человеку угрожает смертельная опасность, если он прочитает эту молитву, то Господь — спасёт его от любой беды. Расскажу две истории об этой молитве, о том, как она спасает людей, в своё время эти истории сильно укрепили меня в вере в Бога. История первая. В 1990 году общался я как-то со своим товарищем офицером афганцем, был месяц август. Случайно нагнувшись он выронил из нагрудного кармана небольшую иконку, опередив его я поднял её и посмотрел, на ней был образ Господа Иисуса Христа и вот эта молитва «Живый в помощи Вышняго». Я удивился и спросил его неужели он верующий, на что он ответил утвердительно и рассказал мне следующую историю. Когда он пошел в армию, то мать провожая его, подарила ему эту иконку с молитвой и сказала, что если будет трудно, то пусть прочитает эту молитву трижды. Служил он долго, стал офицером и был направлен в Афганистан, командовать разведротой. В основном уходили в тыл к «душманам», делали засады на караваны с оружием и как-то раз сами попали в засаду. С первых же секунд нападения «душманы» больше половины его солдат положили, остальные успели рассредоточиться и залегли. Их окружили со всех сторон, начался жестокий бой, боеприпасы стали заканчиваться, ребят оставалось в живых всё меньше и меньше. И тогда он ясно понял, что живыми они отсюда не уйдут, их всех ждала неминуемая смерть. В самый критический момент мой товарищ вдруг вспомнил про просьбу своей матери, про то, что у него в нагрудном кармане есть иконка и молитва. Достав иконку, он стал читать эту молитву «Живый в помощи Вышняго», а дальше произошло — Чудо. Вдруг стало ТИХО - тихо, только пули беззвучно пролетали над головой, а его как бы накрыло — невидимым ПОКРЫВАЛОМ и он почувствовал себя в полной Безопасности, и понял, что с ним ничего — не случится. Подозвав к себе уцелевших солдат, он вместе с ними пошел на прорыв из окружения, и они пробились, все кто был с ним в этой атаке остались живыми. После этого случая он стал перед каждым походом в тыл врага читать эту молитву, и так до воевал до конца службы и вернулся домой. Эта история произвела на меня большое впечатление, в то время я ещё был некрещеный, но после этого твёрдо решил креститься и через месяц я принял Крещение. История вторая. В 1992 году летом в июле я помогал строить дачу своим родственникам. Нас было трое, дед Семен, которому было за семьдесят, его товарищ такого же возраста и я, ну естественно мне как самому молодому выпала вся тяжелая физическая работа. В процессе работы к нам подошел еще дед Никита, ему было больше восьмидесяти лет, он как бывший хороший плотник помогал нам советом. Поработав, сели обедать. За обедом старики стали вспоминать давно прошедшую Великую Отечественную войну, я сидел рядом и слушал, и тут я услышал историю как дед Никита в Бога поверил, а надо сказать, что он был глубоко верующим. Когда дед Никита, тогда еще молодой уходил на фронт в 1941 году, то его мать дала ему две молитвы, написанные листке бумаге: «Живый в помощи Вышняго» и «Да воскреснет Бог и расточатся враги Его», и сказала, чтобы он их постоянно читал. Но дед Никита тогда был большой атеист, молитвы, конечно, он взял, но не читал. Так и провоевал до 1943 года. А в 1943 году наши войска перешли в наступление и форсировали реку Днепр, вместе со всеми переплыл на тот берег и он. Его батальон, численностью 800 человек захватил плацдарм и был приказ удерживать занятую территорию до подхода основных сил. Вот тут-то всё и началось. Немцы, опомнившись, начали их атаковать, практически безпрерывно, в короткие минуты между атаками они обстреливали их из орудий и бомбили с воздуха. Так длилось целую неделю. Когда немцы начали усиленно бомбить и обстреливать из орудий и миномётов занятый плацдарм, дед Никита, видя, сколько вокруг него гибнет его товарищей понял, что может также как и они погибнуть здесь, а был молодой, умирать не хотелось. Вот тогда-то, под сильной бомбёжкой, он и вспомнил про наказ матери, достал молитвы, которые она ему дала и стал их читать. Прочитав молитву, как он потом рассказал, что он вдруг почувствовал, как его словно накрыло — Плотным Колпаком, и стало спокойно на душе, так прошел весь день. Теперь дед Никита уже без напоминания прочитывал свои молитвы с утра пораньше, до начала боя, читал во время боя и вечером. Когда, наконец, к ним пришла подмога, то из 800 человек солдат и офицеров целого батальона их осталось в живых всего — четверо, причем трое были ранены и только один дед был без единой царапины. Вот так дед Никита и поверил крепко в Бога. Он дошел до Берлина и штурмовал Берлин, и всю войну читал свои молитвы, которые ему дала мать, и вернулся домой живой и невредимый. Когда я слушал эту историю, то я вспомнил, что мне рассказал про молитву «Живый в помощи Вышняго» мой товарищ, который воевал в Афганистане и тоже остался живым и невредимым. Сравнив обе эти истории, я понял, что это за удивительная молитва Псалом 90 – «Живый в помощи Вышняго», и какую она имеет ВЕЛИКУЮ Силу — спасать и ЗАЩИЩАТЬ людей в любой самой страшной беде! Расскажу ещё про один случай с этой молитвой. Рассказал сам человек, с которым случилась эта история. Добавлю, что этот рассказ был напечатан в нескольких книгах. Когда началась война этого человека забрали в армию и наскоро обучив отправили на передовую. В первые месяцы 1941 года немцы быстро наступали, окружали и уничтожали много русских частей. Также произошло и с его частью она была окружена и разбита. Вместе со своим товарищем ему пришлось выходить из окружения, шли всегда ночью, а днем отсыпались. И вот вечером зашли они в одну деревню, в которой не было немцев и решили заночевать. Ночью, пока он с товарищем спал в одной хате, село окружили немцы. Из окна было видно, как колонна танков прошла по улице, потом проехали мотоциклисты, после всех появились автоматчики с собаками. Бежать было поздно, да и куда бежать, всё село окружено. Немцы заходили в каждую хату. Тех, кто выскакивал на улицу сразу же убивали, если кто стрелял из окна, то сжигали хату вместе со всеми кто там был. Да и что сделаешь с винтовкой против автомата. Тех, кто выходил с поднятыми руками, выводили и увозили в грузовиках. Он, вместе с товарищем попытался спрятаться в хате под кроватью и лежал с краю, а товарищ спрятался за его спиной у стенки. Понимая, что может погибнуть он стал вспоминать молитвы и молиться, но все молитвы, которым его учила мать от страха забыл и ничего не помнил кроме начала: «Живый в помощи Вышняго… Живый в помощи Вышняго», — только и повторял про себя он. Когда немцы вошли в хату и стали делать обыск, он продолжал повторять про себя эту молитву«Живый в помощи Вышняго…». Что же немцы? Зашли, начали всё обыскивать и заглянули под кровать, и вытащили того, кто лежал ближе к стенке у него за спиной, а его оставили, как будто это был мешок или пустое место — совсем не заметили. Товарища вывели во двор и расстреляли. Потом, прочесав село, немцы уехали. Он же лежал до ночи без конца повторяя: «Живый в помощи Вышняго…» и ночью ушел из этой деревни в лес. Потом, в первой же деревне, где была Церковь, достал нательный крест и одел его на себя и долго стоял в Храме, благодаря Бога за свое спасение от верной смерти. У верующих людей достал Псалтирь и переписал весь Псалом 90 «Живый в помощи Вышняго». Потом выучил его наизусть. Всю войну прошел, каждый день читая эту молитву, и живым вернулся домой. Псалом 90. (Молитва Защиты, если есть большая опасность то эту молитву читают утром и вечером — по три раза, пока есть опасность и благодарить Бога за Его помощь.) Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словеса мятежна, плещма Своими осенит тя, и под криле Его надеешися, оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощного, от стрелы летящия во дни, от вещи во тьме преходящия, от сряща и беса полуденного. Падет от страны твоея тысяща, и тьма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится к телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путях твоих. На руках возьмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия. Яко на Мя упова, и избавлю, и покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко Мне – и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его и прославлю его, долготою дней исполню его и явлю ему спасение Мое. ( Эту молитву нужно читать, и когда кто-то заболел 3 – 12 раз.) Один офицер во время войны носил за пазухой напротив сердца маленькую икону Святителя Николая, которую он завернул в листок бумаги, на котором был написан псалом 90 – молитва Живый в помощи Вышнего. В одном из боев пуля попала в грудь офицера, пробила одежду, дошла до бумажки, но ни иконы, ни бумажки с молитвой она не повредила — не смогла пробить! Девяностый псалом имеет великую силу, эта молитва - мощное ограждение от любого зла, и от недобрых людей и от бесов. Блаж. Феодорит пишет: "Сей псалом учит, что сила упования на Бога есть необорима: ибо блаженный Давид, прозря издали духовными очами, что имело быть при блаженном Езекии и, увидев, как он в надежде на Бога истребил войско Ассириан, написал сей псалом в наставление людям о том, сколько благ доставляет упование на Бога". "Как сильное оружие на демонов, 90-й псалом испытан многими поколениями христиан", - свидетельствует иеромонах Иов (Гумеров).

Предсмертное желание.

Предсмертное желание.

В январе 1943 года одна ленинградка, Зинаида Епифановна Карякина, слегла. Соседка по квартире зашла к неи? в комнату, поглядела на нее и сказала: — А ведь ты умираешь, Зинаида Епифановна. — Умираю, - согласилась Карякина. - и знаешь, Аннушка, чего мне хочется, так хочется - предсмертное желание, наверное, последнее: сахарного песочку мне хочется. Даже смешно, так ужасно хочется. Соседка постояла над Зинаидои? Епифановнои?, подумала. Вышла и вернулась через пять минут с маленьким стаканчиком сахарного песку. — На, Зинаида Епифановна, - сказала она. - Раз твое такое желание перед смертью - нельзя тебе отказать. Это когда нам по шестьсот граммов давали, так я сберегла. На, скушаи?. Зинаида Епифановна только глазами поблагодарила соседку и медленно, с наслаждением стала есть. Съела, закрыла глаза, сказала: «Вот и полегче на душе», и уснула. Проснулась утром и… встала. Верно, еле-еле, но ходила. А на другои? день вечером вдруг раздался в дверь стук. — Кто там? - спросила Карякина. — Свои, - сказал за дверью чужои? голос. - Свои, открои?те. Она открыла. Перед неи? стоял совсем незнакомыи? летчик с пакетом в руках. — Возьмите, - сказал он и сунул пакет еи? в руки.- Вот, возьмите, пожалуи?ста. — Да что это? От кого? Вам кого надо, товарищ? Лицо у летчика было страшное, и говорил он с трудом. — Ну, что тут объяснять… Ну, приехал к родным, к семье, привез вот, а их уже нет никого… Они уже… они умерли! Я стучался тут в доме в разные квартиры - не отпирает никто, пусто там. Что ли, - наверное, тоже…как мои… Вот вы открыли. Возьмите. Мне не надо, я обратно на фронт. В пакете была мука, хлеб, банка консервов. Огромное богатство свалилось в руки Зинаиды Епифановны. На неделю хватит однои?, на целую неделю!.. Но подумала она: съесть это однои? - нехорошо. Жалко, конечно, муки, но нехорошо есть однои?, грех. Вот именно грех - по-новому, как-то впервые прозвучало для нее это почти забытое слово. И позвала она Анну Федоровну, и мальчика из другои? комнаты, сироту, и еще одну старушку, ютившуюся в тои? же квартире, и устроили они целыи? пир - суп, лепешки и хлеб. Всем хватило, на один раз, правда, но порядочно на каждого. И так бодро себя все после этого ужина почувствовали. — А ведь я не умру, - сказала Зинаида Епифановна. - Зря твой песок съела, уж ты извини, Анна Федоровна. — Ну и живи! Живи! - сказала соседка. - Чего ты... извиняешься! Может, это мой песок тебя на ноги-то и поставил. Полезный он, сладкий. И выжили и Зинаида Епифановна, и Анна Федоровна, и мальчик. Всю зиму делились— и все выжили. Автор: Ольга Берггольц

Ветеран.

Ветеран.

Все боеприпасы закончились. Василий до последнего патрона пытался сдерживать натиск противника. От батальона, похоже, никого не осталось. Рядом уже никто не стрелял. В середине боя пытались вызвать подкрепление, но все тщетно. Он сидел в окопе и наблюдал за приближающимся к нему немецким танком. От неминуемой смерти его отделяли всего несколько десятков секунд и эти секунды для него стали самыми длинными в его жизни. Странное чувство… когда ты понимаешь, что сейчас умрешь. Пока он вел бой, об этом не задумывался, да и некогда было. А сейчас, когда патроны и гранаты закончились, он понял, что бессилен. Со штык-ножом против танка не пойдешь. И все равно он не сдавался. «Что делать?... что делать?... что делать?» - лихорадочно пронизывала его сознание одна и та же мысль. Он не мог так просто сдаться. Не может быть, чтобы не было никакого выхода. И как-то сразу внезапно он осознал, что ждать помощи больше неоткуда. Никто ему больше не поможет. Сталин?..., за которого он с криком «Урааааа, за Сталина!» вылезал из окопов и бежал в бой? Нет… он сейчас далеко…сидит в своем теплом кабинете… в Москве… Василий вдруг вспомнил, как его мама в детстве водила в церковь на причастие. В голове сверкнули лучики утреннего солнышка, пробивающиеся сквозь пыльные оконца небольшого храма. Они бликовали до боли в глазах, отражаясь в чаше со святыми дарами в руках батюшки. Он, в шортиках на лямках и больших, старых, стоптанных ботинках, подходил со скрещенными на груди ручками и громко произносил: «Вася», после чего, под его подбородком возникал красный плат и священник на лжице преподавал ему святое причастие. Затем он, так же, со сложенными ручками подходил к столику с запивкой и, смакуя и причмокивая, выпивал сладенькую водичку, заедая вкуснейшей, ароматно-пахнущей просфорой. Вспомнил так же, как стал потом пионером, комсомольцем, коммунистом, как стал отрицать веру и отрекаться от Бога… как бедная матушка плакала, когда он начал кощунствовать и смеяться над ее верой в Бога. Только сейчас осознал, насколько ей было от этого больно, но она продолжала по ночам, когда никто не видел, молиться за него. Все это в одно мгновение пронеслось в его голове, когда над ним появилось дуло танка и он услышал лязг гусениц. И вдруг, неожиданно для него самого, из глубины души вырвался грудной крик: - Господи помоги… Василий сжался в окопе, закрыв голову руками. В этот момент сверху раздался взрыв, оглушив его и обдав землей. Он пришел в себя. В ушах звенело. Некоторое время он сидел под тяжестью земельных комьев и ждал. Чего? Знать бы……. наверно, когда танк раздавит его своими гусеницами. А может он уже умер? Осторожно опустив руки, он поднял голову… Вместо неба над ним нависли гусеницы подбитого, горящего немецкого танка… А через некоторое время, как в немом кино, перепрыгивая через его окоп, побежала наша подоспевшая на подмогу пехота. АВТОР: игумен Алипий Животиков

Как Миша зарабатывал на самолёт.

Как Миша зарабатывал на самолёт.

Шестилетнего Мишу Тихоновича во дворе все звали хлюпиком. Для этого были свои, пусть и очень детские основания. В мае большинство мальчишек уже купалось, а Миша в лучшем случае сидел на берегу: он боялся воды. Зимой ватага пацанов бросала друг в друга снежки, а «хлюпик» постоянно носил в карманах запасную пару варежек и менял их, чуть промокнут. И при этом всё равно постоянно простывал, ходил, шмыгая носом и покашливая. Словом, Миша рос тихим пареньком, не любящим обычные мальчишеские забавы. Он предпочитал сидеть дома, помогать по хозяйству бабушке. За что, собственное, и был «награждён» обидным прозвищем. Когда началась Великая Отечественная война, Миша думал, что первым непременно убьют его. Он жил на окраине Ельца. Когда фашисты войдут в город, считал мальчишка, то сразу до их семьи и доберутся. А в том, что враги захватят Елец, Миша не сомневался. Пришли уже две похоронки: на отца и маминого брата дядю Лёшу, который до войны тоже жил с ними. Раз фашисты такие сильные, что справились с этими двумя мужчинами, то Елец точно займут. ...И действительно заняли. И в дом Тихоновичей вошли уже на второй день оккупации. Забрали всю еду, тёплые вещи (зима на дворе-то, мёрзли проклятые немцы!). Разбили окна т расстреляли бабушку Зою, которая со слезами схватилась за отцовский почти новый тулуп, не желая его отдавать. Бабушка упала мёртвой, но тулуп из рук не выпустила. Двое фашистов его выдернули. А Мишу и его маму почему-то не тронули. И они, полуживые от страха, мороза и голода, до конца оккупации прятались в погребе. Именно там, в темноте, на промёрзшей соломе, вспомнил Миша о деревянном самолётике, что незадолго до начала войны выстругал для него отец. Самолётик был маленький, без мотора, но летал неплохо, хоть и недалеко. «Вот бы построить большой самолёт и улететь на нём искать отца! - подумал Мишка. - Может, он жив, похоронка пришла по ошибке? Лежит где-нибудь в лесу, под кустом и ждёт меня?» И такой сильной стала эта наивная детская мысль, что Миша вдруг действительно поверил, будто отец живой. И даже рассказал о своей мечте маме. Представьте весь ужас положения этих двух родных людей. Они фактически без дома, еды, одной только слабой надеждой на спасение. Но даже здесь, в погребе, мама нашли в себе силы объяснить Мише, что построить самолёт могу только взрослые люди. И подсказала, что ребята могут помочь заработать на его строительство деньги. - Как это сделать? - спросил Миша. - Летом будешь помогать колхозникам. К тому времени врага уже прогонят. А пока сиди. Но сидеть мальчишка не захотел. И едва фашистов прогнали из Ельца, отправился в бывший городской дворец культуры, где теперь находился госпиталь. Здесь работала его мама, но Миша специально выбрал время так, чтобы не встретиться с нею. Подошёл в одной из медсестёр и заявил: - Я пришёл вам помогать. - Тебе сколько лет-то? - удивилась та. - Десять, - соврал Мишка. - Просто я ростом не вышел. Хлюпик. Так и стал работать в госпитале «медбрат Тихонович» - так Мишку окрестили врачи. Конечно, мама сразу же обо всём узнала, но противиться не стала. А сын попросил её хранить его тайну и всем говорил, что живёт на свете уже одиннадцатый год и дома каждый день колет дрова, потому что ничуть не устаёт за смену в госпитале. А работы-то здесь у него было много. Мишка менял раненым повязки и бельё, стирал бинты, читал им письма, мыл посуду. В день трудился до четырнадцати часов, и доктора говорили, что у Миши, наверное, есть не только второе, но и третье, и четвёртое , и даже пятое дыхание. Однажды привезли солдата с тяжёлым ранением головы. Бойца забинтовали так, что из-за повязок виднелись только глаза и рот. Чаще всего глаза были закрыты. - Как он будет есть? - спросил Миша у медсестры. - Только бы он в создание пришёл, а там мы его накормим! - вздохнула та. Но боец в создание не приходил. Тогда озабоченный Мишка потихоньку стал дёргать его за рукав — не помогло. Пошлёпал бойца по щекам — бесполезно. Стащил на кухне половник и начала бить по металлической спинке кровати. Другие солдаты, услышав адский грохот, принялись было ругаться, но узнав, в чём дело, предложили помощь. - Давайте бить чем-нибудь тяжёлым по прутьям кроватей! - сказал Миша. - И наш хор разбудит бойца. Солдаты взяли, кто что смог: кружки, тарелки, ложки, костыли. И все стали барабанить. Канонада получилась такая, что загремели стёкла. И тогда раненый наконец открыл глаза. Посмотрел вокруг и хрипло спросил: - Бомбёжка? Все засмеялись. ...Мише даже платили настоящую зарплату, но получала её мама и отдавала сыну. Деньги он складывал под половицей. И ждал, когда накопит нужную сумму и построит самолёт. Но сбережения росли медленно. Тогда Миша свои уцелевшие вещи (они были на нём, когда пришли фашисты) и даже букварь, который подарил отец. Попросил маму продать всё это на рынке. Мама плакала, отказывалась, но Миша сказал: - Если не продашь, убегу из дома. Весной в свободное от дежурство в госпитале время Миша помогал колхозникам в поле. Не хватало машин, лошадей, многие люди вскапывали землю лопатами. И «хлюпик» - тоже. Однажды он так устал, что уснул стоя, обняв лопату. В другой раз чуть не напоролся на мину, но вовремя её разглядел и позвал взрослых. А в госпитале между тем раненых меньше не становилось. Однажды привезли женщину-санитарку. Она вносила с поля боя солдат, рядом разорвалась мина, её ранило в живот. Санитарка знала, что ранение смертельное. Она убеждала врачей не тратить драгоценные лекарства и бинты, а потом уже в полубреду увидела Мишу и вдруг крикнула: - Сынок! Ты жив! Конечно, санитарка обозналась. Наверное, её родной сын погиб, а Миша просто оказался похожим на него. Но шестилетний мальчишка понял, что он просто не имеет права сказать это умирающей женщине. Подошёл к ней, обнял и прошептал: - Мам, это я. Она умерла у него на руках. Улыбаясь оттого, что нашла сына. ...Во время Великой Отечественной войны пионеры Ельца и Елецкого района собрали более миллиона (!) рублей на постройку танковой колонны. И несколько тысяч — на самолёт «Елецкий пионер». Пятьсот тридцать рублей внёс в эту копилку «хлюпик» Миша Тихонович. Он ещё не был пионером, но его взнос оказался самым большим. Мише не пришлось настаивать на том, чтобы на построенном самолёте искать отца. Потому что в июне 1943 года случилось чудо: отец оказался жив. Он попал в плен, а однополчане сочли Матвея Фёдоровича убитым. И когда плачущая от счастья мама принесла домой солдатский треугольник, Миша вспомнил ту мечту, которая родилась в стылом погребе, на промёрзшей соломе. На фотографии Миша - первый слева. Здесь он уже старше. Николай Жулин

А как вы войну прошли?

А как вы войну прошли?

В юности, когда я был алтарником, мне довелось поговорить с одним удивительным человеком — Иваном Петровичем Троицким. Он пел в церковном хоре, носил френч, галифе и сапоги. Война уже давно закончилась, но, видно, не ушла из его сердца. Я решился спросить: — Иван Петрович, глядя на вас, невольно вспоминаешь войну. Как вы её прошли? Ответ удивил меня: — Легко прошёл: ни разу пули не видел, а немцев — только пленных. — Как же так? — А иначе и быть не могло. Когда меня призвали, мама, провожая, благословила иконой святителя Николая. Она и мои две сестры дали обет: пока я на войне, каждый день читать кафизму из Псалтири, молясь обо мне. А мама ещё решила поститься в среду и пятницу сухим постом — даже воды не пить — чтобы Господь сохранил меня живым и невредимым. Так и несли они этот подвиг с моего ухода. Нас, молодых, отправили на передовую. Мне поручили что-то написать. Тогда грамотных было мало, а я писал каллиграфически. Это заметили и отправили в штаб к генералу. Там я и провёл всю войну — писал, оформлял, и письма домой тоже. А мама почти в каждом письме отвечала: «Сынок, дома не гаснет лампада перед иконой Николая Угодника. Обет держим, молимся, постимся...» — Но неужели и правда — ни одного происшествия? — спросил я. — Один раз было. Немцы прорвали фронт, мы оказались в окружении. Мне впервые выдали автомат, и я даже не знал, как его держать. Копали окопы вокруг штаба… Просидели несколько часов, потом — отбой: тревога ложная. Вот и всё. Я был поражён. Он заметил это и добавил: — А я не удивляюсь. Ведь каждый день, с верой, мама и сёстры молились перед Николаем Угодником. Разве могло быть иначе? Это был рассказ живого человека — свидетельства живой веры и молитвы, через которую святитель Николай хранил и в огненное время войны. Помню и другой рассказ — про человека, пошедшего на фронт с молитвой к святителю. — Меня взяли в санитарную роту, — рассказывал он, — мы раненых собирали и умерших хоронили. — А врага лицом к лицу видел? — спросил я. — Один раз. Слышу — в овраге стон. Спускаюсь, раненый. Наклоняюсь — и вдруг спиной чувствую взгляд. Оборачиваюсь — в кустах немец, живой, с автоматом. И мы без слов поняли: шаг в сторону — и кто-то из нас умрёт. Посмотрели друг на друга… и разошлись молча. В таких историях уже не войной пахнет, а миром. Видно, как действует Христос через Своего угодника: не только спасает от смерти и ран, но и бережёт душу, чтобы не осквернилась она убийством. Ведь даже на войне смерть остаётся неестественной для человека. И в этом — ещё одно чудо: Чудотворец хранит не только тело, но и душу надеющегося на него да не погибнет.

Жизнь.

Жизнь.

Я помню свой первый бой, в котором из нас, сорока двух человек, осталось в живых четырнадцать. Я ясно вижу, как падал, убитый наповал, мой друг Алик Рафаевич. Он учился во ВГИКе, хотел стать кинооператором, но не стал… Мы бежали недалеко друг от друга и перекликались — проверяли, живы ли. И вдруг: — То-о-о-ли-ик! Обернулся. Алик падает… Рядом кто-то кричал: — Чего уставился? Беги со всеми, а то и самому достанется, если на месте-то… Я бежал, не помня себя, а в голове стучало: нет Алика, нет Алика… Помню эту первую потерю как сейчас… Из оставшихся в живых сформировали новый полк — и в те же места. Грохот такой стоял, что порой сам себя не слышал. А однажды утром была абсолютная тишина, и в ней неожиданно: — Ку-ка-ре-ку-у!.. Петух какой-то по старой привычке начинал день. Было удивительно, как только он выжил в этом огне. Значит, жизнь продолжается… А потом тишину разорвал рев танков. И снова бой. И снова нас с кем-то соединили, и снова — огненная коловерть… Командиром нашего взвода назначили совсем молоденького, только что из военшколы, лейтенанта. Еще вчера он отдавал команды высоким, от юношеского смущения срывающимся голосом, а сегодня… я увидел его лежащим с запрокинутой головой и остановившимся взглядом. Я видел, как люди возвращались из боя совершенно неузнаваемыми. Видел, как седели за одну ночь. Раньше я думал, что это просто литературный прием, оказалось — нет. Это прием войны… Но там же я видел и познал другое. Огромную силу духа, предельную самоотверженность, великую солдатскую дружбу. Человек испытывался по самому большому счету, шел жесточайший отбор, и для фронтовика немыслимо было не поделиться с товарищем последним куском, последним куревом. Может быть, это мелочи, но как передать то святое чувство братства — не знаю, ведь я актер, а не писатель, мне легче показать, чем сказать. Говорят, человек ко всему привыкает. Я не уверен в этом. Привыкнуть к ежедневным потерям я так и не смог. И время не смягчает все это в памяти… …Мы все очень надеялись на тот бой. Верили, что сможем выполнить приказ командования: продвинуться в харьковском направлении на пять километров и закрепиться на занятых рубежах. Мороз стоял лютый. Перед атакой зашли в блиндаж погреться. Вдруг — взрыв! И дальше — ничего не помню… Очнулся в госпитале. Три ранения, контузия. Уже в госпитале узнал, что все, кто был рядом, убиты. Мы были засыпаны землей. Подоспевшие солдаты нас отрыли. В госпитале меня оперировали, вытащили осколок, а потом отправили санпоездом в другой госпиталь, находящийся в дагестанском городе Буйнакске. Я из своего фронтового опыта помню госпиталь под Махачкалой, заставленные кроватями длинные коридоры. И громкий, словно пытающийся сдержать неуемную радость голос Лидии Руслановой: «Валенки, валенки…» Пластинку ставят несколько раз. Мы знаем: это по просьбе бойца, который сейчас на операции. Ему надо было срочно ампутировать ногу, а в госпитале не осталось анестезирующих средств. Он согласился на операцию без наркоза, только попросил: поставьте «Валенки»… Когда меня спрашивают, что мне больше всего запомнилось на войне, я неизменно отвечаю: «Люди». Есть страшная статистика: из каждой сотни ребят моего поколения, ушедших на фронт, домой возвратились лишь трое… Я так ясно помню тех, кто не вернулся, и для меня слова «за того парня» звучат уж никак не отвлеченно… После ранения на фронт я вернуться уже не смог. Меня комиссовали подчистую, никакие мои просьбы и протесты не помогли — комиссия признала меня негодным к воинской службе. И я решил поступать в театральный институт. В этом был своего рода вызов врагу: инвалид, пригодный разве что для работы вахтера (я действительно побывал на такой работе), будет артистом. И здесь война вновь страшно напомнила о себе — требовались парни, а их не было… Так что те слезы в фильме «Белорусский вокзал», в квартирке бывшей медсестры, вовсе не кинематографические. Лично я не стал бы называть войну школой. Пусть лучше человек учится в других учебных заведениях. Но все же там мы научились ценить Жизнь — не только свою, а ту что с большой буквы. Все остальное уже не так важно…

💝 Помогите шестерёнкам проекта крутиться!

Ваша финансовая поддержка — масло для технической части (серверы, хостинг, домены).
Без смазки даже самый лучший механизм заклинит 🔧

Спасение от голодной смерти.

Спасение от голодной смерти.

"Наш отряд получил приказ занять высоту для создания плацдарма. Нам пришлось окапываться в каменистом грунте. Едва мы заняли позицию, как начал падать густой снег. Снег шел безостановочно два дня и две ночи, и вскоре некоторые сугробы стали достигать двухметровой высоты. Мы оказались без связи со штабом и без продовольствия. У каждого из нас продуктов оставалось ровно на один день. Одолеваемые голодом и холодом, мы совершенно не подумали о "дне грядущем" и съели все провианты за один раз. После этого для нас начались настоящие мучения. Жажду мы утоляли снегом, но голод мучил нас нещадно. Прошло пять дней. Мы превратились в скелеты. Хоть мы и были бодры духом, но природа имеет свои границы. Тогда-то нас и спасло чудо! Наш сержант, вынув из-за пазухи бумажную иконку Пресвятой Богородицы, поднял ее вверх и призвал нас собраться вокруг него: - Теперь нас может спасти только чудо! Станьте на колени и просите Пресвятую Владычицу о спасении! Все пали на колени, подняли ввысь руки и начали горячо молиться Приснодеве Марии. Не успели мы подняться с колен, как до наших ушей донесся звон колокольчика. Мы схватились за оружие и заняли наблюдательную позицию. Не прошло и минуты, как к нам подошел большой, тяжело навьюченный мул. Все окаменели! Животное без хозяина переходит гору, которая покрыта в лучшем случае метровым слоем снега, - все это было совершенно невероятно. И тут нас осенило: его нам привела Пресвятая Богородица. Все мы как один горячо возблагодарили нашу Спасительницу. Животное было нагружено большим количеством продовольствия: солдатским хлебом, сыром, консервами и многим другим. На войне я прошел через множество различных бедствий и невзгод, но этого случая мне никогда не забыть". "Явления и чудеса Пресвятой Богородицы"

Тётенька, это ты детей в сыновья берёшь?

Тётенька, это ты детей в сыновья берёшь?

Мой муж Фёдор построил дом, настоящий дворец, в два этажа, с верандой, балконами и даже двумя входами. Я тогда удивлялась, зачем разные входы, а он объяснил, что для сыновей — у нас их двое было, Иван и Костя. Но всё сложилось по-другому. Началась война. Сначала ушёл Фёдор, потом один за другим два сына, а через несколько месяцев пришла из части похоронка — погибли оба… Я сходила с ума. Хожу по пустому дому-дворцу и думаю — как жить? Работала я в это время в райкоме, мне сочувствовали, успокаивали, как могли. Однажды иду я около вокзала, и вдруг летят три самолёта. Люди как закричат: Немцы! — и рассыпались в разные стороны. Я тоже в какой-то подъезд забежала. Вижу — бежит по площади женщина с девочкой на руках. Я ей кричу: Сюда! И тут один из самолётов сбросил бомбы. Женщина упала и ребёнка собой прикрыла. Я, ничего не помня, бросилась к ней. Вижу, она мёртвая. Тут милиция подоспела, женщину забрали, хотели и девочку взять. Я прижала её к себе, думаю, ни за что не отдам, и сую им удостоверение райкомовского работника. Они говорят — иди. Я — в райком: Девчата, оформляйте мне ребёнка! Мать на глазах у меня убили… Они стали отговаривать: Как же ты работать будешь? Малышку в ясли не устроишь — они забиты. А я взяла лист бумаги и написала заявление об увольнении: Не пропаду, — говорю, — буду гимнастёрки солдатам шить. Унесла я домой мою первую дочку — Катю. Уж как я любила её, как баловала… Ну, думаю, испорчу ребёнка, надо что-то делать. Зашла я как-то на свою бывшую работу, а они двух девчушек двойняшек, лет трёх, в детдом оформляют. Я к ним: Отдайте их мне, а то я Катю совсем избалую. Так появились у меня Маша и Настя. Тут соседка парнишку привела шести лет, Петей звать. Его мать беженка, в поезде умерла, — объяснила она, — возьми и этого, а то у тебя — одни девки. Взяла и его. Живу с четырьмя малютками. Тяжело стало: и еду надо приготовить, и постирать, и за детьми приглядеть, да и для шитья гимнастёрок тоже нужно время — ночами их шила. И вот, развешиваю как-то во дворе бельё, входит мальчик лет десяти, худенький такой, бледный, и говорит: — Тётенька, это ты детей в сыновья берёшь? Я молчу и смотрю на него. А он продолжает: — Возьми меня, я тебе во всём помогать буду, — и, помолчав, добавил: — И буду тебя любить. Как сказал он эти слова, слёзы у меня из глаз и полились. Обняла его: — Сыночек, а как звать тебя? — Ваня, — отвечает. — Ванюша, так у меня ещё четверо: трое девчонок да парнишка. Их-то будешь любить? А он так серьёзно отвечает: — Ну так, если сестры и брат, как не любить? Я его за руку, и в дом. Отмыла, одела, накормила и повела знакомить с малышами. — Вот, — говорю, — ваш старший брат Ваня. Слушайтесь его во всём и любите его. И началась у меня с приходом Вани другая жизнь. Он мне как награда от Бога был. Взял Ваня на себя заботу о малышах, и так у него складно всё получалось: и умоет, и накормит, и спать уложит, да и сказку почитает. А осенью, когда я хотела оформить его в пятый класс, он воспротивился, решил заниматься самостоятельно, сказал: — В школу пойду, когда подрастут младшие. Пошла я к директору школы, всё рассказала, и он согласился попробовать. И Ваня справился. Война закончилась. Я запрос о Фёдоре несколько раз посылала, ответ был один: пропал без вести. И вот однажды получаю письмо из какого-то госпиталя, расположенного под Москвой: “Здравствуй, Лиза! Пишет незнакомая тебе Дуся. Твой муж был доставлен в наш госпиталь в плохом состоянии: ему сделали две операции и отняли руку и ногу. Придя в себя, он заявил, что у него нет ни родственников, ни жены, а два сына погибли на войне. Но когда я его переодевала, то нашла у него в гимнастёрке зашитую молитву и адрес города, где он жил с женой Лизой. Так вот, — писала Дуся, — если ты ещё помнишь и ждёшь своего мужа, то приезжай, если не ждёшь, или замуж вышла, не езди и не пиши”. Как же я обрадовалась, хоть и обидно мне было, что Фёдор усомнился во мне. Прочитала я письмо Ване. Он сразу сказал: — Поезжай, мама, ни о чём не беспокойся. Поехала я к мужу… Ну, как встретились? Плакали оба, а когда рассказала ему о новых детях, обрадовался. Я всю обратную дорогу о них говорила, а больше всего о Ванюше. Когда зашли в дом, вся малышня облепила его: — Папа, папа приехал! — хором кричали. Всех перецеловал Фёдор, а потом подошёл к Ване, обнял его со слезами и сказал: — Спасибо, сын, спасибо за всё. Ну, стали жить. Ваня с отличием закончил школу, пошёл работать на стройку, где когда-то начинал Фёдор, и одновременно поступил на заочное отделение в Московский строительный институт. Окончив его, женился на Кате. Двойняшки Маша и Настя вышли замуж за военных и уехали. А через пару лет женился и Пётр. И все дети своих дочек называли Лизами — в честь бабушки. Автор истории: Борис Ганаго

Eta ikona budet hranit was wsu schizn.

Eta ikona budet hranit was wsu schizn.

Однажды в храм вошла старая женщина и всплеснула руками, увидев Казанскую икону Богородицы. — «Как эта икона попала к вам? Я же подарила её одному немецкому солдату! — удивилась она. — Я узнала её по характерным вмятинкам на окладе». Я пояснила, что икону несколько лет назад передало храму немецкое консульство, находящееся в нашем городе. Женщина расплакалась, сказала, что её зовут Вера, и поведала, как в своё время православная святыня их семьи оказалась в Германии. «Я бежала из родного села, оказавшегося в самом центре боёв. Хотела уехать с сестрой и своими тремя ребятишками ещё раньше, но мама тяжело болела и не вынесла бы дороги. «Приеду позже», — пообещала я сестре, отправляя её с детьми под Рязань, где в колхозном посёлке жила наша тётка. Через месяц мама умерла, успев благословить меня фамильной иконой Божией Матери «Казанская». Этой иконой покойный дед благословлял в своё время маму перед свадьбой, а мама 15 лет назад благословила нас с Сашей, хотя муж мой был комсомольцем. Теперь икона лежала в моём тощем вещевом мешке беженки. А сама я сидела под навесом одного из станционных пакгаузов и следила за безумным танцем снежных вихрей. Думать уже ни о чём не могла, лишь пыталась глубже затолкать кисти рук в узкие рукава демисезонного пальто. Холод и голод — вот всё, что я чувствовала. Тут, громыхая, подкатил состав, двери вагонов открылись, и фрицы, встав шеренгами, стали передавать друг другу длинные ящики. «Оружие привезли» — мелькнула равнодушная мысль. Но другая тотчас больно уколола: «На фронт! Туда, где воюет мой Саша! Из этих автоматов будут стрелять в него, в других русских солдат… Вот проклятые!» Удивительно, но немецкие патрули не обращали внимания на меня — одинокую отощавшую от голода женщину. Не помню даже, когда я последний раз ела: часики, обручальное кольцо, мамины серёжки я давно уже обменяла на еду. Я нащупала под заиндевелой тканью мешка латунный оклад. «Заступница Пресвятая Богородица! — зашептала окоченевшими губами. — Спаси и сохрани моих детушек, сестру Надю. Сохрани и защити моего мужа, раба Божия воина Александра». «Что? Плёхо?» — раздалось над самым ухом. Поднимаю голову: рядом со скамьёй стоит немецкий солдат. В его голосе прозвучало сочувствие, и я ответила: «Плохо». Немец сел рядом. Поставил на землю толстый ранец, некоторое время копался в нём, потом протянул руку: «Nimmt!» Это был квадратный ломоть хлеба, на котором розовела полоска сала. Я приняла угощение и впилась в него зубами. Немец достал из ранца термос, налил в крышку дымящийся чай: «Heiss! Gut!» Наверное, он был в карауле здесь, на станции. На вид лет двадцать, голубоглазый. Лицо простоватое. И волосы наверняка светлые, как у моего старшего сына Андрейки, только не видно их под шапкой. Немец указал рукой на паровоз, потом на меня и, смешно сморщившись, видимо пытаясь найти слово, спросил: «Тальеко?» — «Далеко! Теперь уже не добраться!» Я вдруг стала рассказывать ему, что надеялась добраться до тётки и как осталась безо всего. И заключила: «А у меня там дети. Киндер. Понимаешь?» Я показала рукой сверху вниз — мал мала меньше. Парень кивнул: «O ja, Kinder!» — «Но мне не доехать. И не дойти. Я просто замёрзну». Я даже не сразу осознала, что плачу. Немец опять потянулся к ранцу и вытащил увесистый пакет: «На. Взять». Он открыл пакет и, тронув его содержимое, лизнул палец: «Gut!» В пакете была соль. Соль, которая сейчас стоила дороже золота. За соль давали хлеб, молоко, да что угодно… В пакете было не меньше трёх килограммов. А он теперь так вот просто взял и отдал её мне, совсем незнакомой русской женщине. Увидав моё ошеломленное лицо, парень улыбнулся и что-то сказал. Я не поняла. Тогда он встал, завинтил свой термос, сунул в ранец и, помахав рукой, пошёл прочь. «Постойте! — бросаюсь за солдатом вдогонку. — Вот, возьмите, пожалуйста». Протягиваю ему икону. «Was ist es?» — «Эта икона будет хранить вас всю жизнь», — говорю твёрдо. Он не понял. Снова повторяю: «Эта икона будет хранить вас всю жизнь». Солдат достал из кармана химический карандаш, послюнил и, перевернув доску, попросил произнести ещё раз. И пока я медленно, по слогам, говорила, он выводил на доске латинскими буквами: «Eta ikona budet hranit was wsu schizn». Больше мы никогда не встречались… А я, выменяв на соль тёплую одежду, валенки и хлеб, добралась до Рязани. В сорок пятом вернулся с войны муж Саша». Внимательно выслушав взволнованную женщину, я с радостью пересказала то, что мы узнали от представителей немецкого посольства, передавшего Казанскую икону нашему храму. Тот немецкий солдат прошёл всю войну. У него на глазах погибали его товарищи, однажды взорвался грузовик, в котором он ехал, но он успел выскочить за мгновение до взрыва. Остальные погибли. В конце войны снаряд ударил в блиндаж, который он покинул также за одно мгновение. Незримая сила русской иконы надёжно хранила его. И тогда он многое понял и переоценил в своей жизни, и его душа раскрылась для молитвы. Он вернулся домой, женился, вырастил детей. Икону поместил в красивом киоте на почётном месте и всю жизнь перед нею молился. А когда стал стар, наказал старшему сыну после своей смерти отнести дар русской женщины в российское консульство: «Эта икона жила в России и должна туда вернуться. Пусть передадут её в Ленинград, город, выстоявший в блокаду, умиравший от холода и голода, но не сдавшийся». Так в середине девяностых годов в одной из вновь открывшихся церквей Санкт-Петербурга, где настоятелем тогда был протоиерей Александр Чистяков, появилась небольшая икона Божией Матери «Казанская» со странной латинской надписью на обороте.

Показано 55-63 из 164 рассказов (страница 7 из 19)